Сергей Игнатьев - Голова-мяч, «цветочники» и зомби

…Я получаю прямым в нос и сразу же теряюсь в пространстве. Вокруг мелькают тени, раздается хохот, от удара под дых едва не задыхаюсь, хватаю ртом густой теплый воздух, пропитанный аммиачными парами.

Чувствую, как царапает затылок жесткая сетка забора, щеку холодит лезвие ножа.

— Где твои дружки, ы-ы-ы?

Я толком не успеваю испугаться, но тут с другой стороны проулка доносится крик Дрозда:

— Вон они! Валилово!!!

Лезвие отлипает от моей щеки, славояры бросаются прочь. Их преследуют, нагоняют… Кефир налетает слева, бьет прямым зазевавшегося противника — в выбритую до синевы скулу. Я срываюсь с места, спотыкаюсь, на меня налетает оскаленное чудище, пытаюсь отмахнуться от него сжатыми кулаками. Попадаю во что-то мягкое, податливое. Противник вопит, отскакивая, — я зацепил его по оскаленным клыкам. Попадает мне по ноге, я рушусь на землю; кто-то — кажется, Пузо, а может, Енот — спотыкается об меня, с матом обрушивается сверху.

В считанные мгновения всё кончено, противник бежит.

Кефир тянет меня за шиворот, поднимает с земли:

— Это что, был твой тайный удар?

Смеясь, изображает меня — сжатый по-женски кулачок, движения тычком, сморщенная гримаска перепуганного мальчишки.

Я сплевываю кровь:

— Тайный корюльский удар… Тайный удар лосиной кавалерии.

— Для питбургского неженки неплохо, — скалится Дрозд, дружески тычет меня в ребро.

Мы идем все вместе мимо лабазов, они смеются, смеюсь я, хлюпая и шмыгая разбитым носом. Мне весело, странное новое чувство поселилось внутри — дикое и веселое электричество, придающее каждому движению, каждому жесту полноту смысла. Чувствую себя по-настоящему живым.

Ряд лабазов заканчивается, выходим на задворки фабрики, коптящей небо тремя здоровенными трубами. Впереди площадка растрескавшегося бетона, сквозь которую проросли сорняки. А на том конце площадки нас ждет целая шеренга славояров — десятка два, не меньше. Они ревут, скалят клыки и бьют себя в грудь кулаками, ярясь перед схваткой. Ждут нас.

Я что-то лепечу, тяну за рукав плаща Кефира.

— В чем дело, малыш? — кричит он, выдергивает рукав, подпрыгивает на месте в лихорадочном возбуждении, в предвкушении. — Ты же хотел посмотреть настоящий хедбол? Вот это он и есть!

Сумасшедшим горящим взглядом он обводит неровный строй приятелей, кричит:

— Вперед, «Яркони»! Гасим их!

Славояры срываются нам навстречу. Кефир с приятелями бегут на них.

А у меня только один выбор — бежать вместе с ними вперед и, видимо, хорошенько получить по башке или…

Или?

Тот момент всё изменил.

Я сделал выбор. Всё, что происходило в дальнейшем, происходило уже с другим, новым мной. Это уже был какой-то совершенно новый Кай.

Кто бы мог подумать, что стоит словить пару отличных плюх — и с тобой происходит настоящее преображение?

Должно быть, что-то подобное делает с человеческим организмом гумибир, что-то подобное делают мортинджинские Котлы. Гребаные разноцветные мишки, из-за которых меня выперли из универа, или кипящая, смешанная со сложными химикалиями «мертвая» и «живая» вода Т-конюшен и морт-технологических комплексов. Кем бы ты ни был раньше, эти штуки навсегда меняют тебя.

Так же и тут.

Получаешь в жбан — понимаешь, что не рассыплешься по частям, что ты не хрупкая фарфоровая куколка, а слеплен из мяса. И начинаешь чувствовать себя так хорошо, как никогда раньше. Начинаешь чувствовать себя по-настоящему живым. И хочется испытывать себя на прочность снова и снова…

Следующим утром после матча с «Мортинджином» я проснулся на квартирке у Кефира. Он работал учителем физкультуры в гимназии на Цветочной. Муниципалитет расщедрился на отдельную жилплощадь.

Всё тело у меня болело — синяки, шишки. Да и башка трещала с похмелья. Мы сидели на крыше, смотрели на серебристые сигары дирижаблей, на клубы пара и фабричного дыма, тянули бутылочное «Оркел Жуковице». Он рассказывал мне про их клуб («Наш клуб!» — поправил я, и он, оскалившись, потрепал меня по плечу) «Ярконей», про нашу фирму — «цветочников», про болельщиков, про все эти «дерби» и «махачи»; про то, что выпивка — это «хонки», а компания — «моб». Про «копперов», которым главное — испортить хороший «замес», или «риот». Про то, как много в этом городе «скама» и как легко можно растерять во всех этих риотах свои драгоценные «тамбстоуны».

Но главное, что это дает смысл. Это настоящая жизнь. Это весело!

Я открывал для себя новый мир.

Сколько событий произошло с тех пор!

Я вспоминаю…

…Как орала моя сестренка Герти — на нас с Кефиром. Как Стоян хотел поколотить своего братца за то, что тот втянул меня в эти дела. Как Герти выставила нас обоих из дома и я начал тусоваться у Кефира и в «Варипаске», с «цветочниками».

«Яркони» рубились в Лиге Чемпионов — «делали» одну команду за другой. Впервые за свою историю вышли на международный уровень. Дошло до того, что со специальным обращением по поводу успехов клуба выступил император Ладислав Первый, Государь Вселадийский, Вилицкий и Любшицкий, Великий герцог Пшетский, Грандфатер Винклопенский и прочая, и прочая…

Мол, одобряю, слежу за, желаю и впредь.

Мы размахивали черно-красными флагами и шарфами, жгли фаера и пускали цветные дымы. Швырялись в копперов и бойцов чужих фирм вырванными с корнем креслами и пустыми бутылками.

Мы распевали хором наши кричалки, наш «цветочниковский» гимн, тот самый — про воздушные пузыри… И гимн Каян-Булатовских ярконников — тот, что пели еще наши прапрапрапрадеды, когда мир охвачен был Великой Рознью и наша кавалерия — конная гвардия и кавалергарды, кирасиры и дракулы, пшетские гусарские полки и вилицкие казачьи сотни — пылила по любшицким степям, цокала копытами по адриумским трактам, перла сквозь карпахские снега и каярратские пески.

И все эти безумные дни будто слились в один, перемешавшись, наложившись на куплеты песни:

…Играем против дружественных флюговских «Винклопенски Жвала». 3:2…

…и всухую сделали маскавелльский «Пино»… 3:0!

…4:3 с таланскими «Шпротами». Полный хаос на трибунах, прессинг полиции, но мы — снова ведем…