Великий Кукловод? Эти слова прозвучали как литания. Они постоянно звенели у меня в ушах и проникали в мои мечты.
Я вздрогнул: стенные часы в комнате пробили четыре часа. Самое время натянуть длинное шерстяное пальто и выйти из дома. Журналист из «Утра волшебника» дожидается меня на краю Колумбийского леса, чтобы взять интервью. Я люблю это место. Здесь живут феи. Таинственно колышутся деревья. Приятное волнение. В былые времена мы гуляли здесь с Катей.
И вот в данный момент я возвращаюсь туда, сидя на скамеечке трясущегося мелкой дрожью фиакра — взгляд потерянный, испытывающий легкую грусть, оставивший сомнения, вопросы и мысли у себя за спиной, а вода, падающая с неба, стучит по крыше экипажа словно песня.
В парке Феникса моросит как никогда, на острове пеликанов под плакучими ивами большие птицы отрывисто разговаривают, делясь своими секретами, их пушистые крылья сложены на холоде.
Дождь идет и около Земляничного цирка, где уже много дней пустует детская площадка, а несколько непутевых нянек толкают перед собой внезапно ставшие слишком тяжелыми детские коляски, на мгновение они останавливаются перед качающейся и качающейся ни для кого прической леса.
Дождь потоками струится по сверкающей величием площади Греймерси, по статуе астронома, твердо стоящей в своей бронзовой меланхолии, по тяжелым Городским драконам, которые поставлены охранять древние ворота и не двигаются уже несколько веков. Он спустил свои нити на холмы, разорванные тучи плывут над возвышенностью. Дождь поливает кладбище Верихайгейт, а затем медленно переходит на темные аллеи, предпочитая жестокие порывы ветра мшистому уюту вековых склепов.
Дождь падает на лавочки, расположенные на Башенном мосту, и на растерянных гномов, в который раз пересчитывающих полученную за неделю прибыль и размышляющих о смерти. Дождь льется на единорогов в королевском зоопарке и на открытые всем ветрам стадионы Квартека, на опустевшие верхние парки, засаженные кленами и орехами, и на нижние кварталы, и на кварталы буржуа, на переулочки и на альковы. Он ниспадает на нищих огров и астматических гоблинов, на прекрасных блуждающих эльфов и домашних драконов, на дуэлянтов и обнимающихся влюбленных, падает на беглецов, заливает колокола Ньюдона, которые терпеливо часами терпели удары бесконечного дождя.
Какой город…
— Эй!
Я с трудом сообразил, что мы уже на месте.
Извозчик повернулся ко мне.
— Приехали, мсье.
Колумбийский лес. Я вылез из фиакра, заплатил за проезд, и упряжка снова тронулась. Эхо стука копыт затихло в тумане. Оставшись в одиночестве под дождем, я подумал о Катей, представив себе свою возлюбленную: потерянный фантом идет под свисающими ветвями, и феи поспешно прячутся в подземных убежищах, пышные шевелюры развеваются у них за спиной, тысячи земляных светлячков буквально терроризируют их.
Я ощутил себя эдаким мрачным кретином.
Пока парень из «Утра волшебника» подходил ко мне, я промок, как суп, и чувствовал себя довольно странно: меня переполняла смутная, почти как лихорадка, гордость и распирала готовность разнести в пух и прах команды всех Квартеков мира.
— Андреас Тевксбури, — представился молодой человек и протянул руку, которую мне удалось не заметить.
— Пойдемте туда?
Движением подбородка я указал на пивной бар на другой стороне улицы и направился туда.
— Согласен, — он пустился за мною следом.
— Хорошее время для соревнований, да? — прокряхтел Андреас у меня за спиной.
Я пожал плечами. А что еще можно на это ответить?
Усадьба барона Мордайкена доминировала своей абсолютной чернотой над всем кладбищем Верихайгейт. Торчащие горгулии с гримасами на мордах и развернутыми крыльями, готовые вот-вот взлететь; нависающие башенки, казалось, покрытые жирной сажей.
В парке, заросшем буйной травой, расставлены несколько дьявольские на вид статуи из поросшего мхом камня, внезапно появляющиеся среди пней мертвых деревьев, где между полетами находили себе приют вороны. Предки барона! Могущественные и волевые, эти известные некроманты веками бросали вызов королевскому могуществу до тех пор, пока последний из Мордайкенов, охотно согласившись со злой судьбой, не поступил, в конце концов, на службу к дьяволу. Несмотря на решение и твердый запрет, они практиковали искусство проклятий, и в конце концов целая армия мертвецов была определена на вечный покой, рисуя вытянутыми руками зигзаги на заплесневелых стенах ближайшего кладбища.
На заржавевшей решетке, окружающей поместье Мордайкена, висела медная табличка, которая доверительно сообщала их семейный девиз:
Putrefactio Vita Est
Для барона, как и для его предков, некромантия была искусством существования. Зомби становились его слугами. Он обладал полной командой Квартека, полностью состоящей из живых мертвецов, и оказался в хороших отношениях со всеми монстрами Ньюдона. Королева, к великому несчастью своих советников, сделала его официальным придворным астрологом. Кроме того, могущественные колдуны окружили поместье защитной аурой, и сама Смерть, несомненно по какому-то всеми забытому договору, держалась подальше от этого места. Власти кончили тем, что перед успешными проказами Мордайкенов начали целовать им ручки. Во всяком случае, суверены Ньюдона на все это выразили свою точку зрения, окрестив барона «весельчаком».
Мордайкены ели крыс на завтрак, финансировали перевозку жизненно важных органов, устраивали вечеринки с водкой на могилах Гаарлема. Это были совсем не те персонажи, которым вы бы доверили свою молодую девственную дочку. Когда бароны гневались, то обрушивали на Ньюдон дождь из алых падающих лягушек. Когда они чувствовали себя счастливыми, то сажали на кол слуг без всяких на то причин и выставляли их на балконе своей усадьбы, мечтая о невероятных и убийственных происшествиях. В общем, в гуманитарном плане от них ничего хорошего ждать не приходилось. Точно так же большие проблемы вызывали своим поведением и собаки Мордайкенов, имевшие по две головы.
В этот день, как раз когда пробило пять часов и проливной дождь продолжал барабанить по крышам Ньюдона, барон Мордайкен, сто четырнадцатый по счету, предавался освежающей сиесте на своей кровати под балдахином, украшенным детскими черепами. Накануне вечером он участвовал в оргии, пребывая в пьяном и возбужденном состоянии, и теперь его скорбное тело требовало отдыха. Слугам был дан строгий и прямой приказ. Если кто-нибудь, каким-либо образом проявит свое присутствие, то будет немедленно уничтожен.
