расшитое золотыми иероглифами и цветами, по форме напоминавшими цветы в её корзине.
Эрни давно не видел таких красивых образов.
Что она чувствовала вчера, когда её собственная мать рвала на кусочки работы, в которые она вложила всю душу, всю надежду? Это куда серьезнее, чем боль в ушибленном колене. Эрни постарался перестать думать об этом, потому что боялся, что если встретит Эмму, то потеряет контроль и просто ударит её. Лучше предоставить все Тому, интересно, что он придумал.
Том пришёл совсем поздно, когда Нина и Мистер По уже спали, а Эрни слушал лютневую музыку в наушниках, лёжа в гамаке.
Он был бледным и серьезным, между бровей проступила обычно не видимая морщинка, губы казались уже и бледнее. Он набросил лёгкую куртку, запихнув во внутренний карман зубную щётку, и, подмигнув Эрни, тихо выскользнул в ароматную испанскую ночь.
Эрни долго не мог уснуть ночью, проснуться и слезть с гамака его заставили только очень громкий звон старого будильника, который Том вчера предусмотрительно поставил на холодильник (пока Эрни не видел этого), и вчерашнее предостережение Тома.
Нина, однако, уже была на ногах и колдовала возле кофеварки. Она выглядела далеко не так плохо, как вчера утром, но была бледной и встревоженной.
Эрни распутал наушники и включил танцевальную музыку, чтобы побыстрее проснуться, умываясь горячей водой.
После двух чашек крепкого кофе голова заработала лучше, и вчерашние события четко всплыли в памяти, вытеснив из сознания безмятежную сонливость.
Перед глазами Эрни всплыло лицо Эммы, которое он всей душой желал забыть, но вряд ли когда-нибудь смог бы.
«Отец» Нины, который редко появлялся дома даже в выходные и праздники, не приходился ей родным отцом (о том, кто был её биологическим отцом, она вообще не имела ни малейшего понятия), он появился, когда ей было примерно пять, и они с матерью перестали жить у своих дальних родственников. Нина говорила, что уверена в том, что Эмма разведется с ним, как только они выплатят кредит за дом.
Эрни это не слишком волновало, он думал только о том, что нужно во что бы то ни стало найти способ поскорее забрать её оттуда, пока Эмма не натворила ещё больших бед.
— Давай-ка уже пойдем, я обещал Тому, что мы будем ждать его в кабинете Поля.
— Ладно, тогда я там ещё порисую, а то потом надо на работу.
— Как хочешь, рисуй, конечно, только, умоляю, давай уже выходить.
— Сейчас соберу сумку, и готова.
Опрятная женщина старательно натирала старый пол школьного вестибюля.
В гардеробной ещё никого не было, а дверь была открыта: там только что вымыли пол.
Пока уборщица передвигала с места на место горшок с большим цветком, Эрни, быстро и незаметно, как кошка, держась одной рукой за дверной косяк, другой дотянувшись до стола в гардеробной, на ощупь нашел маленький ключ и так же незаметно положил его в карман джинсов.
— Мы подождём Тома в его кабинете, — с самой дружелюбно-очаровательной улыбкой, на которую только он был способен, соврал женщине Эрни.
Она кивнула, немного нахмурившись, но ничего не сказала.
Продолжая улыбаться, Эрни взял Нину за руку, и они, как пара гангстеров из детского мультфильма, кошачьими широкими шагами на цыпочках устремились по влажному полу к концу коридора, в котором находился кабинет директора школы.
Эрни, как заправский взломщик, бесшумно открыл замок, провернув маленький ключ в круглой дверной ручке.
Когда они вошли, Эрни не стал закрывать замок изнутри: он не ожидал, что кто-то, кроме Поля или Тома, зайдет сюда без спроса, тем более, в такое время.
Нина расположилась за столом Поля, разложив на нём бумагу и карандаши: она не теряла времени даром.
Телефон Эрни завибрировал: пришло сообщение от Тома.
«У вас всё в порядке? Буду в школе с минуты на минуту».
Эрни присел в простое офисное кресло, стоявшее у стены, возле шкафа с книгами.
Он собрался было ответить Тому, и тут же пожалел о том, что не запер дверь изнутри. В кабинет влетела Эмма. Не поздоровавшись с Эрни, вообще не обратив на него никакого внимания, она, скорчив злобную гримасу, отчего её полузвериное лицо стало ещё уродливее, стала как будто кричать и шипеть одновременно: «Я тебе ясно сказала: в этой дурацкой школе ты больше не учишься!»
— Вы ошибаетесь, она учится здесь, и будет учиться ещё ближайшие четыре года — документы о зачислении выдадут сегодня, — спокойно, но четко возразил Эрни.
Эмма не обратила на него ни малейшего внимания. Подойдя вплотную к столу, она нависла над Ниной наподобие тюремного надсмотрщика, уперев руки в бока и вытянув короткую шею, как шипящий утёнок.
Нина молча смотрела на неё исподлобья, крепко сжимая в правой руке карандаш. Левую руку она запустила под стол.
Готовый ко всему, Эрни включил диктофон, и, оставив телефон лежать на кресле, тихо, как кошка, встал за спиной у Эммы, чуть поодаль, чтобы видеть и Нину, на расстоянии вытянутой руки от плеча женщины.
Эмма схватила Нину за запястье и грубо дернула её руку, так что Нина ударилась локтем о стол. Нина поморщилась, но промолчала, стиснув зубы. Карандаш криво перечеркнул начатый рисунок, прокатился по столу и упал на пол, треснув и выронив кусочек грифеля.
— Быстро собрала манатки и подняла свою… — начала было истерично шипеть Эмма, но кое-что её остановило: в её рот залетел мусор из корзины Поля, которую Нина достала из-под стола. На перекрашенных волосах Эммы красовались использованная изолента и моток старой проволоки, к щеке прилипла использованная влажная салфетка со следами шоколада на ней.
К плечу её вельветового пиджака противно-розового цвета прицепился огромный ком свалявшейся собачьей шерсти, к которому прилип использованный лейкопластырь.
Продолжая сжимать запястье Нины и тянуть её руку на себя, Эмма выплюнула скомканный лист пожелтевшей бумаги, весь измазанный чернилами, и теперь уже закричала.
— Ах ты, вредная тварь! Сейчас ты получишь!
Она замахнулась, собираясь ударить Нину. Эрни сжал кулак, рассчитывая удар так, чтобы он пришелся между локтем и кистью. Его руку опередила рука Тома. Рука Эммы застыла в воздухе перед её собственным лицом. Том держал её запястье — спокойно, но хладнокровно и крепко.
— Немедленно отпус-стите. Вы не имеете права.
— Я отпущу вашу руку, когда вы отпустите девушку: согласно уставу этой школы, физическое насилие над её воспитанниками строго запрещено.
Том говорил хорошо поставленным голосом, отчетливо произнося каждое слово, так, как будто объяснял причины дворцового переворота на одном из своих уроков.
Эмма поморщилась и,
