— Знаешь, я читал одну книгу, — Эдрик перевернулся на спину и посмотрел в потолок. — Написанную хальстальфарским философом Ангером эс-Даульваром. Там высказывались очень схожие мысли. О том, что есть души, изначально порожденные Князьями Света, а есть те, которые порождены Князьями Тьмы… ну, и еще небольшая доля душ, порожденных Лунными Князьями. И все они должны понять, к какому источнику силы принадлежат, избавиться от лишнего груза и вернуться к нему. Есть люди, которых привлекает эта система мысли, потому что она дает простые ответы на вечные вопросы, но по существу она лишает выбора: человек со злой монадой не может стать добрым, человек с доброй монадой — злым… они могут лишь заблуждаться и обманываться относительно своих истинных намерений, но рано или поздно правда откроется. Я полагаю, это полная ерунда. Может быть, природа самих Князей определена и они не способны переменить ее, но каким быть человеку — зависит преимущественно от него самого. Обстоятельства рождения, воспитание и условия жизни имеют некоторое значение, но их власть не абсолютна. Даже если человеку кажется, что жизнь — это поток, который несет его куда-то, всегда есть выбор: сопротивляться течению или плыть в согласии с ним. Другими словами, мы можем стать и хорошими, и плохими, и никакими, и сохранять в себе оба начала вечно. И я думаю, что последний вариант, предполагающий сохранение и того, и другого — это и есть настоящий путь людей. Потому что первые два пути ведут в конечном итоге на Небеса или в Преисподнюю, где природа человека со временем теряется, замещаясь природой ангела или демона.
— А третий путь, который «никакой»?
— Этим путем пошла Школа, — Эдрик вздохнул и посмотрел на обнаженую женщину, лежащую рядом с ним. — Бесстрастие и пустота. Ни добра, ни зла, ни морали, ни страсти.
Он протянул руку и погладил Мольвири между грудей… ниже… по животу… внутренней стороне бедра.
— Не слишком-то ты бесстрастен, — она захихикала и стала отбрыкиваться, когда Эдрик принялся щекотать ее.
Он поймал ее и прижал к себе.
— Я все чаще думаю о том, что Школа ошибалась, — прошептал Эдрик. — Нам стоило принять сразу и зло и добро, а не отвергать и то, и другое.
— Но тогда бы ты не стал бессмертным, — возразила она. — Не освободил бы меня и не обнимал бы сейчас. Ты был бы слабым человеком, мучающимся от того, что он нисколько не контролирует свою жизнь.
— Может быть, — сказал Эдрик и поцеловал ее.
Они целовали друг друга, ласкали и занимались любовью почти до самого утра.
главы 10-12
Вниз и вниз, по белым ступеням Аннемо, по мрамору Фойдана, по стершимся ступеням Лестницы Совершенств. Древние статуи хранителей Лестницы смотрели в спину Кадану, когда он спускался на первое небо. Там Лестница станет призрачной и неверной, будто бы состоящей из стекла, изогнутой и запутанной, с многочисленными площадками и ответвлениями, уводящими в миры стихиалей. Потом он пройдет по воздуху мира людей и, вероятно, опустится на какую-нибудь гору; Лестница решит сыграть с ним в прятки, и если он позволит ей провести себя, то убьет час или два, разыскивая вход в подземный мир, а если не позволит — спустится туда сразу же, едва заметив, что пересек землю. Он будет двигаться по спиральному пути, расположенному вдоль внутренней стены пустой горы или потухшего жерла вулкана, все ниже и ниже, а из глубины будут доноситься глухие стороны и вопли отчаянья. Лестница будет становиться все хуже, вместо некоторых ступенек будут зиять провалы, по стенам будут скользить тени, и, может быть, какой-нибудь теневой демон зашипит ему вслед — но не посмеет напасть. Он минует унылые серые пустоши первого ада, пойдет наперекор ветру, беспрестанно дующему в одном направлении, унося души покойников, ничем не отличившихся на земле, во владения Князя Мертвых. Из-под серой безжизенной земли, будут торчать мутные стеклянистые скалы, обращенные в том же направлении, куда дует ветер; потом равнина кончится, он окажется на краю исполинского провала, вдохнет запахи серы и дыма, и отыщет ведущую вниз полуразрушенную лестницу. Здесь ее уже называют не Лестницей Совершенств, а Лестницей Страстей, ведущей на самое Дно, где пребывают в своих наивысших формах, невыносимых для смертного взгляда, источники всякой страсти — также, как в конце небесной лестницы пребывают источники всех совершенств. Но так далеко Кадану не надо. Он пройдет сквозь разрушенные башни и мрачные города, где на крышах домов дремлют горгульи с кожей из обсидиана, минует подвесные мосты, скрытые клубами поднимающегося из Преисподней дыма, убьет нескольких глупых демонов, не способных отличить человека от бессмертного, и достигнет врат Сожженого Города Фо. Перед вратами будет мост, и на этом мосту ему предстоит тяжелый бой, а если он допустит оплошность, то и смерть.
Дым налетал то справа, то слева — бессвязными мутным клубами окутывая то каменный мост, то врата Сожженого Города. Из дыма вышел бессмертный страж Ласагар — пребывая в человеческой форме, он был похож на мрачного, совершенно лысого воина, облаченного в кожанные штаны и куртку, обутого в тяжелые, подкованные металлом сапоги. Трепетал на ветру длинный плащ — почти такой же, как у Кадана, но более грубый и местами истершийся. Посередине мост был разрушен; Кадан остановился у левого края провала, воин преисподней — у правого; они поклонились друг другу почти синхронно. Когда Ласагар выпрямился, в его правой руке появилась сабля — немного более тонкая и длинная, чем талвар Кадана. Кадан обнажил оружие в тот момент, когда Ласагар прыгнул, ушел от атаки кувырком влево, отбил следующие десять выпадов, стремительных, как взгляд, и атаковал сам. Клинок из звездного серебра, выкованный на втором небе, столкнулся с клинком из черной стали, выкованным во втором круге Преисподней. Ветра взревели, грянул гром, из-под моста вверх устремились потоки дыма и пепла. Они сражались на краю обломанного моста, и ни один не мог взять вверх над другим. Техника и скорость были на стороне Кадана, ведь некогда его тренировали те, кто знал стиль Души Меча — воплощенные в облике людей бессмертные мечи-оборотни; но его противник был сильнее и изобретательнее. Каждый раз, когда Кадану казалось, что еще чуть-чуть, и он достанет Ласагара, тот выкидывал совершенно неожиданный и непредсказуемый финт, нисколько не стесняясь пользоваться подручными предметами и особенностями рельефа. Но также и каждый раз, когда Ласагару казалось, что вот еще чуть-чуть и он дожмет заносчивого гостя, загонит его в угол, как Кадан успешно менял положение, оставляя себе вдоволь пространства для маневра.
