Филимон не замечал, с каким вниманием Мизифей прислушивается к его словам.
Неожиданно приятель хозяина проснулся, соскочил со своего ложа и пустился в пляс. Он опрокинул стол с десертом и сбил с ног раба, который принес очередной кувшин. Квинт при этом хохотал так, что начал хрюкать от изнеможения.
— Да, сожалею, но общество не самое изысканное, — заметил Мизифей.
— Как ты познакомился с нашим очаровательным хозяином? — поинтересовался Владигор.
— Его сын учится у меня.
— Если сынок похож на отца, то тебе в самом деле стоит поменять работу. Надеюсь, в следующий раз ты будешь пировать во дворце…
— А я говорю — вино премерзкое, — пробормотал центурион Фабий, выплескивая остатки из чаши себе в рот. — Разве мы хлебали бы эту гадость, если бы Максимин взял верх?
У Фабия было бледное, усеянное красными прыщами лицо, что делало центуриона чрезвычайно похожим на диктатора Суллу. Возможно, это сходство порой мутило его не слишком крепкий ум, заставляя неожиданно совершать жестокие и необъяснимые поступки. В центурии одни его ненавидели, другие боялись. Человек десять ходили у него в любимцах. Других же он мог забить до смерти за малую провинность.
— Мне бы фалернского, — поддакнул его приятель, седовласый ветеран. Глубокий шрам пересекал последовательно его лоб, бровь, нос и щеку, деля таким образом физиономию на две неравные половины. Звали его тоже весьма примечательно — Код- рат, что означало «четырехугольный». Имя это на редкость подходило своему владельцу — гвардеец был почти одинаковых размеров что в высоту, что в ширину.
— Вся беда в том, что старик Максимин поверил этому халдею в черных тряпках и приносил ему жертвы на алтаре. Истинные боги оскорбились и отвернулись от императора. Говорят, этот боец из Аквилеи, что проткнул его насквозь, сам бог Белен, а по-римскому — Аполлон, принявший человеческий облик.
— Точно, — кивнул третий участник пирушки, жилистый, широкоплечий гвардеец, который выпил не меньше остальных, но при этом ни капли не захмелел. Солдат этот носил прозвище Разбойник не только потому, что в самом деле был в юности разбойником, но и за свое пристрастие к игре в «разбойники» — стеклянные шашки (когда он проигрывал, то кидал их на пол и топтал своими подбитыми гвоздями башмаками). И хотя у Разбойника было «разбойников» как минимум два или три комплекта про запас, никто не садился с ним играть больше одного раза…
Пирушка эта проходила в доме центуриона Фабия, в лагере преторианцев. Фабий и его приятель Кодрат были с Максимином во время похода, а Разбойник оставался в Риме и во время грабежей, естественно, разбойничал, сумев притащить в лагерь мешок с добром, в том числе и драгоценную чашу муринского стекла, в которой белые и пурпурные нити, переплетаясь, создавали неповторимый узор. В каком доме он раздобыл это сокровище, стоившее несколько тысяч сестерциев, было никому не ведомо. И вот теперь он хлебал дешевое вино из чаши, достойной самого Цезаря.
— Как ты можешь так говорить, если сам сидел здесь, в Риме, а мы были в Аквилее? — возмутился дерзостью приятеля Фабий. — Это мы знаем — точно или нет…
— Я говорю — точно… — продолжал Разбойник невозмутимо, будто и не слышал ни слова из сказанного центурионом. — Лучше поклоняться старому доброму Юпитеру, чем грязному божку… Его и за бога считать противно.
— Старый добрый Юпитер, — передразнил Кодрат, — стар как Пупиен и Бальбин… Посадил их нам на шею. Что умеют старики? Только лаяться друг с другом да одаривать золотом свою германскую стражу.
— Нам на шею их посадили сенаторы, — поправил его центурион Фабий, лучше разбиравшийся в политической обстановке, чем два его друга. — Да еще и поиздевались, подлецы… — И, подражая голосу консула Силлана, он проговорил: — «Так действуют разумно избранные государи, а государи, избранные неразумными, так погибают»… Что же получается: мы избрали Максимина, значит — мы неразумные? Да? — Фабий так грохнул кулаком по столу, что кувшин с остатками вина и недоеденная свиная нога свалились на пол. Разбойник благоразумно подхватил свою драгоценную чашу. — Это им так просто не пройдет!
— Зевулус виноват! — заявил Кодрат. — Если бы не этот проходимец, император взял бы Аквилею…
— Взял бы Аквилею… — передразнил Фабий. — А кто громче всех орал, что жрать нечего? И что вода
в родниках отравлена гниющими трупами? Не ты ли? А когда из Аквилеи прислали бобы и вино, ты так радовался, будто тебе отсыпали тысячу сестерциев.
— Это все колдовство, — упрямо бормотал Кодрат. — Я услышал, как император призывает Зевулуса, рассудок у меня и помрачился, и я стал кричать больше всех и требовать жратвы. Как и ты, центурион…
Неожиданно Фабий вскочил на ноги и проорал трижды:
— Зевулус! Зевулус! Зевулус!
После чего потряс головой, избавляясь от наваждения, и улегся на свое прежнее место.
— Зачем ты это крикнул? — спросил Кодрат.
— Клянусь Геркулесом — не знаю… Будто кто-то меня под ребра толкнул. Я ведь слышал, как император покойный кричал вот так же: «Зевулус! Зевулус! Зевулус!»
— Да прекрати ты! — шикнул на него Кодрат. — Давайте-ка перестанем болтать лишнее. Лучше отправимся к девкам в Субуру.
— Ничего не выйдет, — ухмыльнулся Разбойник. — Во время беспорядков весь этот квартал сожгли первым. Бедные девочки ютятся теперь по тавернам, а кое-кто ночует прямо на каменных плитах в тени портиков.
— Нашли что жечь, — вздохнул Фабий. — Я бы спалил что-нибудь получше… К примеру… — Он на секунду задумался.
— Палатинский дворец, — выдохнул Кодрат и сам подивился собственной дерзости.
Они продолжали пить вино и не видели, как после троекратного возгласа Фабия над лагерем возникли в воздухе пылающие фиолетовым огнем врата и из черного их зева молча стали выходить одна за другой обряженные в черное фигуры. Бесшумно, как тени, разбегались они в разные стороны, заглядывая в дома центурионов и бараки воинов, касались лиц спящих, вычерчивая на лбу магический знак. Воины начинали метаться во сне, кричать и молотить по воздуху руками, но никто из них не проснулся. В последнюю очередь черные гости заглянули в дом центуриона Фабия. Все трое сторонников Максимина уже спали, поэтому никто из них не почувствовал прикосновения холодных как лед пальцев к своему лбу…
Владигор плохо помнил, как вернулся с пира. Кажется, он шел наверх сам, а Филимона волочили двое рабов. Самым трудным оказалось закрыть проклятый лаз — крышка никак не хотела становиться на место. На следующее утро Владигор проснулся, когда солнце уже давно встало. Легкое, разбавленное водой вино оказалось весьма коварным.
