— Спасибо, братишка, — ответил Балска.
— Сдается, ты плохо себя чувствуешь.
— По-моему, я немного простудился, — усмехнулся Балска. — Несколько стаканов грога мне помогут.
— Истинная правда, — смеясь, согласился с ним моряк. — Это лучшее лекарство в мире.
«Красная Собака» отдаленно напоминала матросский кубрик. Темное помещение с низким бревенчатым потолком и с окнами в форме иллюминаторов. Трактирщик, добродушный толстяк с красным лицом и татуировками на руках, нещадно пересыпал свою речь морскими словечками. Вскоре его бесконечные «аврал» и «эй, на юте» стали действовать Балске на нервы, но после трех стаканов грога ему уже было все равно. Боль в горле прошла, желудок успокоился, дрожь в руках прекратилась. Правда, голова все еще раскалывалась. Выпив еще два стакана грога, он заснул, положив голову на руки.
— Эй, на палубе. Закрываемся, — произнес через некоторое время владелец «Красной Собаки», тряся его за плечо.
Балска, моргая, поднял голову.
— Я здесь всего несколько минут, — пробормотал он хриплым голосом.
— Скажи лучше, несколько часов, братишка. — Трактирщик нахмурился и положил ему руку на лоб. — Да ты просто горишь, дружок, — сказал он. — Шел бы ты лучше спать.
— Где здесь можно найти дешевый ночлег? — спросил Балска, неуверенно поднимаясь со стула. Горло болело еще сильнее, а живот снова пучило.
— По улице третья дверь налево. Скажи, что я тебя послал.
Балска кивнул, купив еще бутылку с собой, и незаметно положил в карман кортик, лежавший на полке у входа.
— Хорошая таверна, — прохрипел он на прощание. — Мне нравится, как вы все здесь устроили.
— Мое изобретение, — с гордостью произнес трактирщик. — Моряк, который зайдет сюда пропустить стаканчик-другой, чувствует себя тут как дома. Не так ли? Заходи еще.
— Обязательно, — пообещал Балска.
Еще час он ловил одинокого прохожего, спешащего домой. Человек шел, опустив голову и засунув руки в карманы. Балска последовал за ним, подошвы его парусиновых туфель бесшумно ступали по мостовой. Пройдя около квартала, прохожий свернул в темный переулок. Балска подкрался к нему и точным движением всадил ему кортик в основание черепа.
Человек упал как подкошенный. Балска достаточно часто был участником корабельных драк и уличных потасовок, чтобы знать наверняка, куда и с какой силой нанести удар. Он перевернул убитого на спину, на всякий случай еще раз ударил его кортиком и принялся методично исследовать содержимое его карманов. Найдя несколько монет и нож с широким лезвием, он положил монеты в карман, заткнул нож за кожаный пояс и оттащил свою жертву на обочину, подальше от света. Затем двинулся дальше, насвистывая морскую песенку.
На следующий день ему стало значительно хуже. Голова трещала, а горло распухло так, что он едва мог говорить. Лихорадка усилилась, а насморк не прекращался. Чтобы желудок успокоился, понадобилось сделать три глотка из бутылки. Балска знал, что должен выйти и купить что-нибудь поесть, но его тошнило при одной мысли о еде. Он еще раз глотнул из бутылки, лег на грязную кровать и впал в забытье.
Когда Балска снова проснулся, на улице было темно, его сильно лихорадило. Он опустошил бутылку, но это не принесло ему облегчения. Тогда он трясущимися руками натянул на себя одежду, от которой шел отвратительный запах, и, спотыкаясь, побрел по улице к «Красной Собаке», находившейся в трех домах от жилья, которое он снял.
— О боги, — сказал краснолицый, — да ты ужасно выглядишь, дружок.
— Грог, — прохрипел Балска. — Грог.
Чтобы унять охватившую его дрожь, понадобилось девять стаканов грога.
Балска не считал.
Когда у него кончились деньги, он, шатаясь, вышел на улицу и прикончил человека своим кортиком — добычей стали шесть мелких монет. Он поплелся дальше и, встретив на пути толстого купца, заколол его ножом, забрав кошелек. В кошельке было даже немного золота. Он вернулся в «Красную Собаку» и пил до закрытия таверны.
— Будь осторожен, дружок, — предупредил трактирщик, вышвыривая его на улицу. — Где-то поблизости ходят убийцы, и на улицах полицейских так же много, как мух на мертвой собаке.
Балска принес к себе в комнату кувшин грога и напился до беспамятства.
На следующее утро он опять был в лихорадке и бреду и то пил грог из кувшина, то блевал на постель.
К закату он скончался. Его последние слова были: «Мама, помоги мне».
Через несколько дней нашли его скорчившийся окоченевший труп — на лице бывшего моряка застыла отвратительная гримаса.
Три дня спустя после описываемых событий проезжавшие по дороге в Мал-Гемил люди нашли труп бородатого погонщика, лежащий в канаве около фургона. Тело было неестественно выгнуто, а лицо искажено страшным подобием усмешки. Путники решили, что ему больше не понадобятся ни мулы, ни фургон. Посоветовавшись, они сняли с него одежду и прикрыли тело сухими листьями. Затем развернули фургон и поехали обратно в Мал-Зэт.
Через неделю после смерти Балски среди бела дня по улице шел какой-то человек в просмоленной матросской куртке. Он бредил и держался за горло. Прошел, шатаясь, по мощеной улице футов сто, потом свалился и умер. Тем, кто видел страшный оскал его покрытых пеной губ, по ночам привиделись бы кошмары.
Краснолицего владельца «Красной Собаки» нашли на следующее утро мертвым в его заведении. Он лежал среди обломков столов и стульев, которые разломал во время агонии. Лицо его было искажено отвратительной усмешкой.
В течение дня в этом районе города умерло еще двенадцать человек, завсегдатаев «Красной Собаки».
На следующий день скончались еще человек тридцать. Это вызвало беспокойство властей.
Но было уже поздно. Эпидемия свирепствовала в городе. Слуги, жившие в бедных районах города, несли заразу в дома богатых и могущественных. Рабочие — на стройки, откуда их товарищи разносили заразу в другие районы города. Покупатели передавали болезнь продавцам, а те, в свою очередь, — другим покупателям.
Сначала мертвых считали десятками, но к концу недели заболели сотни человек. Дома умерших были заколочены, несмотря на крики оставшихся внутри живых. По улицам громыхали телеги, и люди с пропитанными карболкой повязками на лицах собирали умерших длинными крючьями. Тела сваливали на телеги, как бревна, отвозили на кладбища и хоронили в общих могилах без всяких церемоний. Улицы Мал-Зэта вымерли — испуганные жители прятались по домам.
Во дворце, конечно, тоже началась паника, но высокие стены изолировали его обитателей от всего города. Однако в качестве предосторожности император приказал, чтобы никого не впускали и не выпускали из дворца. Среди тех, кто остался внутри, находились несколько сотен рабочих, нанятых бароном Ваской, главой министерства торговли, для ремонта в служебных помещениях.
