На улице впервые за много недель распогодилось, выглянуло солнышко. Оказалось, что в мире есть не только черные и серые краски. Полегший бурьян под заборами прятал в глубине собирающуюся перезимовать зелень, на избах серебром блестела ольховая дранка, и деревья облетели не полностью, пестрели над крышами желтым и красным.
Еще дальше, над верхушками елок, поднимался длинный холм, увенчанный силуэтом крепости — донжон и три башни. Ласточка в первый раз увидела Вереть, ранее сокрытую нескончаемым туманом, хмарью и полотнищами дождя. Как близко! Мили три-четыре по прямой.
Она остановилась, прищурилась, заслонилаись рукой — с непривычки глаза слезились от яркого света.
«У тебя… кто-то был»
У меня кто-то был. Был или есть? Жив или нет? Три мили по прямой. Я собиралась их бегом пробежать в первый же вечер, как только наш фургон переправится к Белым Котлам. Вместо этого — хожу за лежачими, чищу раны, варю живицу и белый мох.
— Ага, — сказала за спиной Котя. — Вишь, гнездо-то разбойное, во-о-он оно, рукой подать. Им до нас тож рукой подать, злыдням. Пока лорд с благородными сэнами не подошли, шлялись тут паскудцы как хотели.
— Я слыхала, главарь у них молоденький очень, — забросила крючок Ласточка.
— Да он колдун, — Котя пожала плечами. — Колдун, известное дело, личину носит, какую пожелает. Душа-то у него черная, проклятая.
— Он правда такой злодей, как о нем рассказывают?
— Да нелюдь же, нетварями выкормленная. Ни жалости в нем нет, ни совести, ничего человеческого, и от мамки не досталось. Да и чего та мамка — относила, родила, да и сгинула.
— Погоди, кем, говоришь, он выкормлен?
— Чудью, кем. Мать его как родила, так в ту же ночь из крепости ушла. Одна ушла, и ребенка унесла, ночью, в пургу. Больше не видели их. А прошлой осенью он вернулся, ага. Вырос, значит, возмужал, да своего захотел.
— А чудь тут причем?
— А где он столько лет отсиживался-то? У чуди, ясное дело. Они его маревом выпоили, мертвечиной выкормили, а теперь он их приваживает, добычей своей разбойной делится, пленников гаденышам на прожор отдает. Они уж на сухое вылезают, не боятся ничего, скоро посреди улицы нападать бы стали, не приедь до нас лорд с сэнами…
— Разве чудь зимою ходит? Ты ж говоришь — мать Вентиски в пургу ушла.
— Как-то, видать, до Чаруси дошла, Чарусь в любой мороз дымится, горячие ключи там. Туман стоит теплый, и топи теплые. Тропки есть, но их знать надо.
— Вряд ли несчастная женщина тропки эти знала.
— Да не знала, конечно. По льду дошла до Чаруси, а там мож потопла, мож просто в теплую трясину легла, намерзнувшись. — Котя говорила так уверенно, что Ласточка поверила бы, не расскажи ей в свое время Кай настоящую историю. — Гаденыши ее нашли. Саму, небось, сожрали, а дите с собой взяли. Потому как дите-то от Шиммеля, диавольское дите. Маревом выкормили.
— Чем-чем?
— Чудьим молочком. Чудь им детенышей своих кормит. Если простого человека маревом напоить, он заснет и не проснется. А для шиммелева отродья — сам раз еда.
— Это яд что ли какой?
— Если много выпить — то яд. А если по чуть-чуть, то можно палец отрубить — ничего не почувствуешь. Жар сбивает, лихорадку унимает. Гнилой огонь им лечат. Бабка моя, пока совсем не состарилась, знатной повитухой была, она и роды принимала у матери аспида нашего. Лорд Кавен ее привечал. Всю историю я от нее слышала, из первых, почитай, рук. Если роды трудные, она роженицам марева по капельке давала.
— Впервые слышу. — Ласточка всерьез заинтересовалась. — Марево. Где его берут?
— У чуди. В обмен на что-нибудь ценное. Нож или котелок железные, отрез ткани или хлеб.
— Так с чудью торговать можно? Я бы купила этого марева.
Котя поморщилась, покачала головой.
— Это надо в Чарусь идти, там торговаться. С теми, что здесь шарахаются, не столкуешься. Подлые они, хитрые, обманут, подсунут подделку. Как проверишь? А сейчас и вовсе обнаглели, с Вентиской этим. Сейчас, небось, и за железный нож марева не выторговать.
— И у бабки твоей не осталось?
— Да нет, откуда. Ни у кого не осталось. Отец, упокой Господи его душу, пару раз в Чарусь ходил, дядя Зарен из Жуков ходил, а больше на моей памяти никто. Себе дороже, пока дойдешь… особенно сейчас.
Ладно, обойдемся без чудьего молока, подумала Ласточка. И вообще это, скорее всего, выдумки.
Ласточка с Котей, огибая шатры на деревенской площади, свернули к огородам. Одинокое пугало за покосившимся плетнем охраняло пустые грядки с кучками сопревшей ботвы. За облетевшими кустами дымила труба маленькой баньки, слышалось хихиканье и мелькало что-то пестрое. Несколько девок, разодетых как на праздник, топтались у двери и пересмеивались. Внутри чертыхались басом.
— А вот водичка холодненькая, благородные сэны! — Девица в красной юбке поскреблась в дверь. — Велите внесть?
— Венички дубовые, можжевеловые! — крикнула в щель другая. — Пустите, добрые сэны, попарим вас как следовает!
— Кваску, кваску яблочного не желаете, золотой сэн?
— От, кошки! — скривилась Котя. — Хвосты задрали и мяучат как в марте.
— Вееееничком обязательно! Для здоровьичка, благородные господа, чтоб душе и телу легче стало!
Одна из девиц попыталась оттеснить другую от щели, и они подрались.
— Идите прочь! — гаркнули из бани. — Тут и так не повернуться!
Сэн Марк, узнала голос Ласточка. Банька и правда была крохотная, к тому же в землю ушла по самое окошко, затянутое промасленной холстиной. Как в ней помещаются предбанник, печь с котлом и два здоровенных рыцаря, Ласточка представить не могла. Там и выпрямиться в полный рост невозможно.
Внутри что-то грохнуло, зашипело, чертыхнулось в два голоса. Дверь распахнулась в клубах пара, из бани, спиной вперед вывалился Соледаго, голый и красный, с полотенцем вокруг бедер. Девицы восторженно взвыли, потом расхохотались. Плечи, загривок и стриженое темечко королевского рыцаря были черными от сажи. Следом выскочил Марк, красный, голый, без полотенца, и злой как черт.
— Козы, дуры! — заорал он. — А ну, брысь! Щасс собак спущу!
Собак рядом не наблюдалось, но девки с хохотом прыснули в разные стороны. Марк схватил ведро с холодной водой и вылил себе на грудь.
— Ошпарились, сэн Марк? — заботливо спросила Ласточка.
— А ты что тут толчешься? — рявкнул он, страшно сверкая глазами на красном лице. — Спятила, что ли? Марш на свое место!
— Свое место я и без вас знаю, благородный сэн, — Ласточкино достоинство было непоколебимо. — А если ошпарились, приходите, мазью помажу. А вы, сэн Мэлвир, ох, лучше б и не мылись! Чище были б.
