И увидел Свист жуткое для него: возлюбленная его была уже с иным, тешилась в его объятиях – вспоминала прежних своих возлюбленных, и больше всего смеялась над ним, над Свистом, по одному его слову бросившемуся неведомо куда. Любовник её тоже ухмылялся – это был полный человек, преклонных уже лет, и по богатейшим его одеяниям можно было судить, что – это один из предводителей государевой дружины.
Звенел безжалостной, ледяной сталью в его голове голос Снежной колдуньи:
– А у меня, оказывается есть достойная ученица!.. Взгляни…
И тут показан был родительский дом Свиста, где давно уж не смеялись, где мать лежала раньше времени состарившаяся, поседевшая, и, можно сказать – уже не живая, но убитая потерей единственного сына; отцу тоже жизнь была не в радость: пил он много, а в глазах – мрак, тоска горючая.
– …Подумай! – рвала его душу колдунья. – Жизнь ведь только единожды даётся, а ты в тщетном рвении, в слепоте – всё загубил! Над тобой смеются! Родители несчастны! Мать ты уже не увидишь живой! Ты вернёшься озлобленный, и злоба твоя будет с каждым днём расти! Лучше бы тебе умереть сразу, но нет – ты испугаешься смерти, и до последнего дня будешь зло творить! Умрёшь ты во мраке, всеми презираемый! Жизнь твоя уже загублена!..
Диким, нечеловеческим стоном взвыл Свист, и что было сил в глаза свои вцепился. Выдрать их хотел – боль душу разрывала, и не чувствовал он боли физической. Выдрал он один глаз, но тут колдунья его остановила – руки сковала, со смехом безжалостном, выкрикнула:
– Достаточно! Безглазый ты не сможешь свершить того зла, которое полагается! Ты за семенами солнечных яблок пришёл?.. Получи же – они только большие страдания тебе принесут!..
После этого Свист потерял сознания, а очнулся на ледяном, сотрясающимся от напора чёрных, грохочущих валов берегу – очнулся от жгучей боли в пустой глазнице, от боли в душе; но как вскочил – обнаружил, что в руках у него коробочка; осторожно, прикрывая её ладонью от ветра, приоткрыл её, и, взглянув, увидел драгоценные зёрна. Тут прежние надежды в его сердце возвратились. Чтобы не отчаяться – обманулся. Мол – всё, что колдунья показала – всё не правда. Он устремился на родину, и спустя какое–то время уже стоял возле дома красавицы, ворвался в её богатые палаты – она была одна – не сразу узнала, а как узнала – холодно улыбнулась, проговорила:
– Что ж – привёз?
А Свист уж на коленях перед ней – протягивает шкатулку. Она шкатулку приняла, покрутила в пальчиках своих холёных семена солнечные, и говорит таким голосом, что и невозможно истинных её чувств понять:
– Посади сад. Как взойдут дерева, так и дам тебе ответ окончательный!..
Свист не смел возражать, и на указанном месте, которое ещё прежде было стеною отгорожено, принялся сад высаживать. Яблоневые деревья взошли и распустились уже через месяц – в благодатном мае то было.
Словно братья и сёстры Солнца восходили из земли, блаженное тепло в их близости было, и сами собой рождались в голове сонеты да мысли добрые. Воистину – многим и многим тот сад мог принести счастье… Но не в силах он был помочь тем, чьи сердца были отравлены, тем, кто намеренно эту отраву в себе разводил: ведь красавица ледяная намеренно от всех людей сад дивный скрывала, тряслась над ним, как разве что Кощей над златом своим. Когда гуляла среди деревьев, начали было пробуждаться в ней некие добрые чувства, но самой ей они показались настолько отвратительными, что поскорее их отогнала. Вот пришёл к ней Свист – совсем исхудалый, трясущийся, жалкий; глаза от слёз да от бессонных ночей распухшие – ведь побывал он дома, и узнал, что мать, как то и предрекала Снежная колдунья, от сердца скончалась, а отец проклял сына неблагодарного, из дома изгнал – спал Свист в каких–то канавах, питался отбросами, потому что таким виноватым себя чувствовал, что не смел у людей, что–либо спросить.
Глядел он свою Богиню, на последнюю надежду, рыдал:
– Что ж?.. Видишь – всё тебя одной ради… Примешь ли грешника?.. простишь ли? Согреешь? Обласкаешь?.. Спасёшь ли от ада?..
А ей приятно было, что он из–за неё такие муки терпит – в глаза ему усмехается, говорит, а приходи завтра вечером в сад, там и будет тебе ответ дан…
На следующий вечер пришёл – уж и на человек он не был похож – ведь и ночь и день – всё в аду ожидания пылал; уж и не помнил, когда в последний раз ел, когда спал – вошёл в сад, и вдруг слышит смех, голоса громкие, пьяные. Вот вскрикивает его возлюбленная:
– Вот дурак – за душой ни гроша, сам – урод одноглазый, а надеется, что я с ним жить стану! Ха–ха–ха!..
В ответ – мужской голос:
– Ты этому уроду заяви, чтоб убирался ко всем чертям! Да–да! А не послушает – сделаю так, что просидит остаток своих дней в темнице!..
– Так и скажу!..
Свист дрожащей рукой ветку отодвинул, и вот видит – на поляне меж древами благодатными сидит его возлюбленная, а рядом с ней – тот самый полный, пожилой богатей, которого он ещё в чертогах снежной колдуньи видел. (а меж ними – две бутылки дорогого заморского вина, и уж обе опустошённые).
Красавица зоркая была – приметила его, нисколько не смутилась, так как этого и ждала, поднялась, ухмыльнулась холодно:
– А–а, вот и он! Явился! Ну–к выйди… – вышел Свист, а она над его уродством потешаться стала – богатей тоже сидит, ухмыляется, последнее вино себе в чарку подливает.
– Ну что – всё слышал? – усмехнулась красавица. – А теперь – убирайся подобру–поздорову, и чтобы я тебя больше не видела!..
Завыл, зарыдал Свист – ещё на что–то надеялся, ещё думал, что – это всё обман, что не может такая красавица быть такой жестокой, даже и на колени перед ней пал, а она всё ухмыляется, страданием его наслаждается, да повторяет, чтобы убирался. Свист всё молил – представить не мог, как это без всякой надежды дальше жить сможет, но тут богатей, даже поленившись подняться, рукой махнул:
– Убирайся–убирайся, а то солдат кликну!
Тут волком голодным стал Свист, бешеная злоба проснулась – всё понял – на богатея бросился – выхватил у него нож, да и перерезал горло. Красавица ухмыляется:
– Молодец – избавил меня от мужа ненавистного, теперь все деньги его – мои. Давай – убирайся, быть может ещё успеешь…
Но сама договорить не успела – вслед за богатеем жизнь свою никчемную ярости Свиста отдала. Тут же, прямо на глазах стали чахнуть древа солнечные, плоды тускнели, сжимались, на землю падали, да червями расползались; сами стволы гнулись, переламывались – скрипел, стенал гибнущий сад; и сам Свист стоял лицо своё сжимая, да стонал в мучении великом – не знал, как дальше жить. Думал – на клинок броситься, да так ему страшна стала тьма, которую после смерти чувствовал, что так и не решился… А где–то поблизости, за оградой, солдаты были – услышали они крики, стали в сад пробираться, увидели убиенных, и Свиста увидели, бросились на него, но он успел сбежать. Долгой была погоня – он ведь одного из солдатских коней отбил – на нём скакал, а позади, в полнеба полыхало раскалённое, кровавое зарево – то дивный сад не выдержав злобы людской возгорелся, и когда на следующее утро пришли туда люди – нашли лишь пепел холодный, а от красавицы ледяной; в душе же – уродины пострашнее Баба–яги, да от богатея – и не нашли ничего, словно и не было из никогда…
