отрицание не поможет, и сменила тактику. – Послушай, Магнус думал, что ты малефицер. На ползуна наложили заклинание, вытягивающее малию, и только. Если ты не конченый малефицер – в худшем случае тебя бы немножко замутило. – Она полагала, что это веский аргумент.
Я уставилась на нее и ответила:
– Я пользуюсь только маной.
Хлоя замолчала, глядя на меня с разинутым ртом, ошеломленная мыслью, которая до сих пор не приходила ей в голову. Ну конечно, не приходила. Никому из них. Этот ползун превратился в новенького злыдня. Когда создаешь артефакт, способный самостоятельно собирать силу, прямо-таки напрашиваешься на неприятности. Ты можешь погрозить ему пальцем и велеть вести себя хорошо – но если он не добудет энергию в одобренных источниках, то в пятидесяти процентах случаев начнет добывать ее везде, где только удастся. А поскольку Магнус создал ползуна с тайной надеждой, что он досуха высосет злобного малефицера, шансы, скорее всего, приближались к ста процентам. И тогда я бы погибла.
Хлоя вполне со мной согласилась: она болезненно побледнела, хотя и не потому что ее волновала моя судьба. Если артефакт превращается в злыдня, в первую очередь он нападает на своего создателя и на всех, кто ему помогал. Появляется щелка, крошечная брешь, которая позволяет артефакту высосать ману у мастеров. И нет, мне не было жалко Хлою.
– Какой сюрприз ждет меня за столом? Коробка клещей? – спросила я.
Хлоя сглотнула и ответила дрожащим голосом:
– Нет. Заклинание нерушимого сна. Магнус и Дженнифер хотели погрузить тебя в гипнотический сон и задать несколько вопросов…
– Если какой-нибудь злыдень не сожрет меня раньше, чем они придут.
Хлое хватило совести устыдиться:
– Извини, извини, мне правда очень жаль. Мы целую неделю спорили – и почти никто не считает тебя малефицером, просто все очень встревожились… Но… если ты пользуешься только маной, это же… здорово, просто замечательно! – с восторгом заявила она (да, так замечательно, что ее приятель чуть меня не убил) и продолжила: – Многие уже и так были за. Ну а раз ты на чистой мане, я уверена, что за тебя проголосуют пятеро, а с Орионом будет шесть. Это большинство. Ты получишь гарантированное место, и…
– Большое спасибо! – не веря собственным ушам, ответила я. – После двух покушений?
Хлоя замолчала и закусила губу.
– Магнус извинится, я обещаю, – сказала она, как будто думала, что мы торгуемся…
Как будто думала, что я уцеплюсь за гарантированное место в нью-йоркском анклаве – да, это было именно то, о чем я отчаянно мечтала и чего старалась добиться последние шесть лет, – и вот Хлоя предложила мне заветный приз без всяких дополнительных условий…
Но я ощутила страшное раздражение. Я злилась не на Хлою, а на маму, которая не стояла здесь и не смотрела на меня с сияющей доброй улыбкой, появлявшейся на ее лице в тех редчайших случаях, когда я доставляла ей истинную радость. Как, например, четыре года назад, когда мы страшно поругались, поскольку я не понимала, почему не могу отнять последние капли жизни у птицы, которую все равно нашла умирающей в лесу. Я убежала, а через час вернулась в юрту и угрюмо сообщила маме, что сидела над птицей, пока та не умерла, и похоронила ее. Мне не хотелось этого говорить и не хотелось признавать, как я обрадовалась, когда мамино лицо засияло. Казалось, я сдалась – а сдаваться я ненавидела больше всего на свете.
И еще хуже было сейчас, когда я даже в отсутствие мамы видела ее лицо, ее радость – и не собиралась брать то, что Хлоя мне предлагала: бесценную недостижимую вещь, которую (как я сама с непоколебимой решимостью заявила) я намеревалась добыть. Но согласиться я не могла. Это было совершенно невозможно после того, как Лю тихо сказала: «У меня маловато маны». И не только потому, что она и Аадхья нуждались во мне, а Хлою интересовало только присутствие Ориона. Просто наш вариант был гораздо лучше. Предлагая союз, Аадхья и Лю предлагали и свои жизни. Они хотели связать свои судьбы, прося о том же и меня. По сравнению с ними Хлое нечего было предложить.
– Мне не нужны извинения, – с досадой сказала я. – Я не поеду в Нью-Йорк.
Хлоя страшно удивилась.
– Если… То есть ты собираешься в Лондон? – дрожащим голосом спросила она. – Это… это из-за Тода? Но его наверняка выгонят. Никто в Нью-Йорке не захочет…
– Не из-за Тода! – ответила я с еще большим раздражением, потому что Хлоя не имела никаких оснований знать ответ – просто говорила она таким тоном, словно я тыкала ее ножом. – Я вообще не собираюсь ни в какой анклав.
Тут она явно растерялась:
– Но… вы с Орионом… – Она не успела договорить.
– У нас с Орионом ничего нет. Я не понимаю, с какой стати вы паникуете. Это, конечно, не ваше дело, но Орион мне никто, и всего две недели назад он даже не знал, как меня зовут. И вы уже готовы предложить мне гарантированное место в анклаве? А вдруг через месяц он влюбится в какую-нибудь девочку из Берлина?
Я думала, что, может, это заставит Хлою отступить, но та не успокоилась. На лице у нее появилось странное смущенное выражение – а затем она отрывисто сказала:
– Ты единственная, с кем Орион постоянно общается.
– А, ну извини, я забыла, что вам не позволяется дружить с плебеями.
– Я не это имела в виду! Он и с нами не общается.
Но я сама видела, как он почти безостановочно тусил с ней последние три года, и, видимо, на моем лице все было написано, поскольку Хлоя покачала головой:
– Мы все знакомы, и мама велела Ориону помогать нам, но он… ни с кем не разговаривает. Ему нужно где-то сидеть в столовой и на уроках, вот он и сидит с нами, но ничего не говорит, только отвечает на вопросы. Орион никогда не хочет в компанию… он даже занимается в одиночку! Ты единственное исключение.
Я уставилась на нее:
– А Луиза?
– Луиза постоянно просила разрешения ходить с ним, и он ей не отказывал, потому что жалел, – сказала Хлоя. – И все-таки он ее сторонился. Я знаю Ориона с рождения, но он запомнил мое имя только потому, что во втором классе мама стала тренировать его по карточкам. С самого детства он хотел только одного: убивать злыдней.
– Ну да, жизнь в сказочной стране такой пустяк по сравнению с охотой на злыдней, – недоверчиво отозвалась я.
– Думаешь, я шучу? Когда мы были в детском саду, к нам в
