Штабс-капитан Синицкий был поставлен в вестибюле. Из оружия — декоративная сабля. До аудиенц-зала — два холла, анфилада комнат с постами у каждой двери. Постов — шесть, человек — тринадцать, так как у дверей в аудиенц-зал — трое с капитаном Пельшиным. Четверо в вестибюле, вместе с Синицким, двое у второго входа, пятеро, с Дуге, — в аудиенц-зале.
В шесть двадцать две Пельшин обошел посты, и Синицкий был на месте.
Показания капитана Пельшина были по-военному коротки: «У штабс-капитана Синицкого был расстегнут ворот мундира. Я приказал ему привести одежду в порядок. Он был хмур, глаза слегка стеклянные, но спиртным от него не пахло. Я сказал ему: „Здесь государь-император“, а он вдруг улыбнулся, но как-то нехорошо, зло. Так что я предпочел не заметить этой улыбки. Но показал ему кулак, да, показал».
В шесть тридцать одну государь-император спустился в аудиенц-зал на встречу с фабрикантами Сибирского края. Доподлинно неизвестно, что произошло в это время в вестибюле дворца. От единственного оставшегося в живых из трех карауливших вместе с Синицким штабс-капитана Ордынина подробностей выяснить не удалось — Ордынин помнит лишь, как повернулся на чей-то вскрик, «и все».
Если проводить ретроспекцию, то первым был убит поручик Варсанов (жилки втугую сплетены на горле), затем нейтрализован Ордынин (но не убит!), третьим — поручик Лотур (заколот саблей). Тяжелый императорский штандарт на древке был взят с подставки.
Почему уцелел Ордынин, непонятно. Как вариант: лишился чувств раньше, чем Синицкий на него напал.
Далее: древком штандарта проткнут подпоручик Жужелицын, у поручика Трауба сломаны шейные позвонки. При расправе со вторым постом Синицкого замечают с комнатного балкона. Глубокая колотая рана у штабс-капитана Пасторе, поручик Мухин вылетает из окна. Поднимается тревога. У третьего поста убийцу уже ждут. Балконные дают залп из штуцеров. Синицкий получает пулю в плечо, но не останавливается. Он успевает убить еще троих, пока Пельшин не разряжает пистолет ему в горло.
Все нападение заняло около четырех минут.
Цель нападения неясна. В смысле, если полагать, что целью была кровь государя-императора, то прорыв через посты следует изначально считать авантюрой в духе книжонок Пинкера или Салтанова.
И здесь Терсту виделись три версии. Первая: цель была в другом. Как-то: напугать или заявить о себе. Вторая: произошел просчет в силе пустой крови или инициации Синицкого, которая оказалась неполной. Третья (самая заманчивая): Синицкий напал самовольно, без команды, грубо говоря, сорвался.
Возможно ли такое?
Терсту казалось, что да. Ведь случись Синицкому стоять не в вестибюле, а ближе к императору на два, на три поста, и шансы у него из мизерных превращались в пугающие.
Государь-император, хоть и был носителем крови, но применять силу не любил, защите обучался, но плохо, больше надеясь на инстинктивное умение и охрану.
Нет, шансы у Синицкого были бы отличные.
Так почему? Управляема ли пустая кровь на самом деле?
Ни непосредственно перед нападением, ни раньше изменений в поведении Синицкого никто не заметил. Рода он был совершенно простого, низкого, выслужился по званию сам, без крови и иной помощи. Характеризовался исключительно положительно: дружелюбен, не заносчив, исполнителен. Смешлив. Попал в учебный полк, с которым юный государь овладевал военной наукой. Был замечен, но перевод в лейб-гвардейскую роту императорской охраны получил уже после Шахинорской кампании, отличившись переходом по Баскумским пескам.
Из родителей его был жив лишь отец, с сыном он не виделся года два уже, письма, правда, получал, жалко, что куцые, на лист бумаги. В письмах мусолились бытовые мелочи и передавались многочисленные приветы далекой родне.
Вызванный нитевод кровь взял отчетливо, но довел лишь до квартиры в доходном доме Полыхалова. Жил здесь Синицкий около восьми месяцев, платил исправно, не шумел, правда, по словам соседей, гостей принимал самых разных, представляя их по случаю то родственниками, то давними сослуживцами. Были и женщины, куда без них.
На квартире нитевода ожидал конфуз — нить обрубило, будто Синицкий из двух хорошо обставленных комнат месяц никуда не выходил.
Поколдовал кто с нитью или пустая кровь сказалась, не выяснили.
Нитевод покрутился, побродил по коридорам, но только и смог, что сказать, с кем Синицкий перед отправкой в охранение разговаривал.
Не так уж и мало насчитал: сосед-коммивояжер, некто Осип Брюс, горничная, кондитер из лавки на первом этаже, нанятый извозчик и портной.
Их взяли в оборот, но скоро отступились: люди простые, с историей, то есть, не мимолетные, не случайные, долго обитающие на местах. Допрошенные, ничего они не заметили, не заподозрили, разве что молчалив был Синицкий, скалился больше, чем отвечал.
Тут уже Терст распорядился взять шире.
И предыдущие случаи сопоставил, и о способностях нападавших выводы сделал, и по крови — кое-какие неприятные открытия.
Капитан Пельшин и полковник Дуге в один голос твердили: «Пустота, пустота, а не кровь, будто и не человек».
Кровь Синицкого, конечно, тут же отправили на анализ в недавно открытый институт гематологии и не нашли ничего. Обычная кровь, низкая. Осмотр и вскрытие трупа тоже ничего не дали. Терст надеялся на признаки обращения в кровника, но и тут промахнулся — на теле у штабс-капитана ни порезов, ни шрамов не было.
Картина между тем вырисовывалась неприятная.
Версия о сумасшествии, необычной болезни убийц отпала окончательно, и в покушениях на высокие фамилии виделся выверенный план.
Выявляя знакомства Синицкого, опросили около двух сотен человек. Подозрительными показались четверо. Некая девушка, приходящая в квартиру к штабс-капитану время от времени и остающаяся на ночь. Портрет ее, снятый Терстом с чужой крови, явил мне простушку без мысли в глазах, черноволосую, в легком, еще летнем платьице — такой запомнили. Вторым был мужчина лет сорока, мрачного вида, с покатыми плечами борца. Видели его больше со спины, реже — вполоборота, а на лице выделяли губы — обветренные, в коростах. Третьего Терст обозначил отставником — с ним Синицкий встречался в офицерском клубе, и никому из старожилов клуба он известен не был, записался же на фамилию Кружевлев. Левый глаз у него косил, лицо было вытянутым, щеки синели от тщательного бритья. Четвертый…
В дверь легко стукнули.
— Кто там? — обернулся я.
— Бастель… — в прорезавшуюся щель всунулась голова Тимакова. — Бастель, там Ритольди…
— Что?
— Он повесился.
