— В дружбу я верю, а как же! У меня бойцы, случается, тоже между собой дружбу заводят. Особенно интересно таких между собой свести, чтобы один другого убил. Они и жалеют друга, и помирать не хотят, потому что с Арены только один уйти может. Сильно всем любопытственно такие бои глядеть, нам, устроителям, завсегда большая выгода. Я люблю, когда промежду бойцов дружба… Ну ладно, некроз с ней, с дружбой, спрошу иначе. Нам всем очень радостно от твоих слов. Скажи, чем люди Корабля могут отблагодарить Харьков? Чем мы можем помочь оружейным цехам, чтобы они тоже обрадовались этой дружбе?
— Мудрые слова, — пробурчал Самоха. — А очень просто можете нам помочь. Воров наших не укрывайте у себя.
Пушкарь еще что-то говорил о дружбе, о том, как нехорошо воровать у друзей и прочее — но его слова потонули в хоре возмущенных голосов. Даже потоки дыма над головой торговца дурманом — и те клубились с укоризной. Все, перебивая друг друга, орали, что с ворами на Корабле не церемонятся, воровство здесь строго карают и прочее в таком духе. Постепенно шум стих, и Самоха в двух словах пересказал историю Графа, слегка подправив некоторые обстоятельства, так что о ракетной установке ничего не прозвучало, а только о деньгах, которые он увез из Харькова, не исполнив заказа. Ну и имущество кой-какое из пушкарского цеха попер.
Снова загомонили торговцы, но уже потише — не вполне уверенно, косясь на друга, стали толковать, что Граф, конечно, доверия сразу не внушал, очень уж подозрительный торговец, в делах прижимистый, да еще и вор, оказывается! Он всем здесь сразу не понравился! Самоха попятился и сел на скамью.
Пока корабельщики уверяли друг друга, что Граф человек скрытный и подозрительный и что они сразу это понимали, старшина прокторов потихоньку встал и бочком, вдоль стола, позади сотоварищей, убрался из рубки. Игнаш проследил его движение и, склонившись к Самохе, пошептал на ухо. Тот кивнул. Тем временем торговцы стали умолкать. Вдруг как-то сразу выяснилось, что Граф никому не нравился, просто говорить об этом не хотели, а так он, вообще, тут не нужен, без него и чище, и порядку поболе. В конце концов все притихли и уставились на распорядителя игр. Он среди хозяев корабля был не только самым авторитетным, но, видимо, и самым смелым. Ясно же, что Графа на самом деле побаивались. Возвратился глава прокторов, перехватил взгляд усатого и кивнул. Хозяин Арены откашлялся и встал.
— Ну, вот что. Новая дружба — это, конечно, мы всячески рады. Но сделаем по закону. Графа нужно спросить, а заодно и обыск у него устроить. Если краденое при нем, то и дело ясное. Ну а если нет… ну что ж, будем разбираться. Но только мирно, хватит с нас и той стрельбы, что пришлые на днях устроили. Людей покалечили, кабак разнесли, «Бакен» то есть.
— Я людей поставил у его контейнеров, — вставил проктор, — у тех, что Граф занял. Но мои к Графу не полезут, никому не охота под пулю подставляться. Пусть оружейники сами.
— Так я съезжу за своими? — поднялся Самоха.
Игнаш с Йолей тоже встали.
Хозяева Корабля переглянулись, покивали важно. Проктор пригласил Самоху идти за ним. Пока спускались к сендеру, Самоха спросил:
— А что было-то, какой кабак, о чем ваш усатый толковал?
— Кабак, «Бакен» название. Какие-то пришлые затеяли меж собой отношения выяснять. Откуда-то наемники взялись, гранаты в ход пошли, перестрелка была, народу поклали десятка два, и наших тоже, из моей службы. Парни злые сейчас, но к Графу соваться охотников нема. Он, слышь, поперек пола белую полосу провел, краской, то есть, намалевал. Сказал, кто черту пройдет, тому смерть. И ведь не поверили наши дурни, ну, не прокторы, а так, люди. Влез к нему как-то один, так Граф его сжег живым. И все смотрели.
— Ясно. Игнаш, ты останься здесь, а? Пригляди покуда, что ли?
— Ладно. Но сам не полезу. Ты карателей привез, пусть они.
— То ясное дело! Ты только пригляди, чтобы тут все было… как бы… ну, как бы это…
— Пригляжу. Старшой, ты покажь мне, где Граф сидит на Корабле, я понаблюдаю. Он меня не знает в лицо, так если что — и тревоги не образуется.
Самоха укатил с прокторами, а старшой повел Ржавого с Йолей через базар. Перед стражем порядка торговцы расступались, если у кого хватало наглости совать свой товар — то лишь издали, не приближаясь. Тем не менее, Йоля сробела. Базар и торгаши были ей не в диковинку, в Харькове этого навалом, но здесь было слишком просторно, пестро, солнечно и жарко. Она жалась за спиной Мажуги и боялась отстать да потеряться в этом людском круговороте — позади проктора и его спутников толпа смыкалась, все эти люди в цветастой одежде возобновляли разноголосый хор, предлагая товары и услуги. Наконец толпа поредела, впереди показались спины прокторов. Двое стояли и пялились на сдвинутые вместе контейнеры, в боку одного была прорезана широкая дверь, даже скорей ворота — небольшой самоход пройдет. Створки сомкнуты.
Позади шумел базар, сновали люди, продавали, покупали, ругались и шутили. Перед воротами оставалась полоса палубы шириной не меньше десяти шагов, туда никто не совался. Вроде ни ограды, ни отметок на грязном настиле, но обитатели Корабля соблюдали незримую границу. В середине свободной полосы стоял широкий таз, в нем какие-то запекшиеся прокопченные лохмотья.
— Вот тут ваш Граф поселился, — обернувшись, сказал проктор. — Платит он, честно сказать, исправно. Это без обмана.
— Что за таз? — поинтересовался Мажуга.
— В ем Граф человека сжег, тот еще живой был. Ну, не сам Граф, конечно, а подручный его, не то родич какой. Мустапа имя.
— А вы чего?
— А чо мы? Тот вор был, сам к Графу полез, вот и получил, чего искал. Но мы, конечно, тому Мустапе сказали, чтоб непорядок после себя прибрал.
— А тот чего?
— Взял таз, прошел к борту и все в озеро вывалил. А опосля таз на место вернул, сказал: вдруг, еще пригодится. Покуда не было нужды энту посудину спользовать, бояться усе. Никто не ходит к Графу, да и сам он редко показывался. Дня два его не вижу, а, Ширга?
Ширга, один из прокторов, поставленных наблюдать за жилищем Графа, кивнул в ответ. Вообще, вид у него был вовсе не бравый, прокторам явно сделалось не по себе из-за этого задания, они бы с большой охотой убрались подальше, но в присутствии начальства изображали бодрость.
— Дядька Мажуга, — попросила Йоля, уйдем отсюда, а? В тень куда, что ли?
Игнаш не стал отвечать, потянул из кармана кисет, стал сворачивать самокрутку. На глаза падал тень от кепки, и Йля, когда попыталась взглянуть ему в лицо, не смогла определить, какое у дядьки настроение, волнуется он или так просто, покурить решил. Солнце припекало, ворота склада, оборудованного в контейнерах, не двигались, прокторы переминались с ноги на ногу, базар шумел позади…
