Он кивнул. И показал тонкий, едва приметный круговой шрам на руке и на шее. Скоро они станут совсем не видны.
– Ты что-нибудь видел, пока был мертвым?
– Свое детство. Из первой жизни. Темная, промерзшая комната. Окно, завешанное тряпками. Светильник на столе. Мама называла его моргасиком. Это консервная банка, в нее налито немного керосина, и в нем плавает фитиль на проволочке. Он горит, почти не давая света. В черноте ночи – крошечная красная точка. Будто кто-то проковырял дырочку в листе черной бумаги. Я сижу на кроватке с веревочной сеткой, закутанный в пуховые платки с головы до ног, а в руке у меня кусок черного сухаря. А мама Оля топит буржуйку.
– Господи, у тебя две жизни теперь. Тебе не кажется, что ты раздваиваешься?
– Нет, – ни на миг не задумываясь, отвечал ЭРик. – Видишь ли, мне удалось сделать такое, чем я горжусь. Раньше я был неопределенно-аморфным, но теперь во мне есть нечто неколебимое, от чего я могу оттолкнуться.
Танчо вздохнула:
– Как бы я хотела сказать такое о себе.
– Слово «хочу» все объясняет.
– Не поняла!
– Ты такая, какой хочешь казаться. Ты не любишь, а желаешь любить. Ты хочешь быть смелой – и никого не боишься. Пожелаешь казаться дерзкой – ошеломишь. Когда захочешь быть доброй – начинаешь помогать всем, кто просит и кто не просит вовсе.
Танчо открыла рот, хотела возразить, но не могла. Чувство было такое, будто ее ударили кулаком в солнечное сплетение – воздуха не хватало, комната плыла перед глазами.
– При таком характере, – продолжал ЭРик, – все зависит от того, каковы желания человека. Ты можешь добиться, чего угодно, если только пожелаешь.
– Нет, так нельзя! – замотала головой Танчо. – Ты будто «шпору» вытащил и прочел. Ведь каждый в себе тайну сберегает. А ты вдруг в лицо – шмяк.
Он наклонился к ней, пытаясь заглянуть в глаза.
– Ну что ты, я ведь не хотел тебя обидеть. Честно, не хотел. Я-то знаю, как тяжело, когда сам себя не понимаешь. Короче, думал, скажу… – Он осекся. Потому что увидел, что она смеется. – Ты что?!
– Ничего. Просто вспомнила слова Лешки – это парень из нашей группы. Он любит повторять: «Если найдется человек, который меня поймет, я поступлю так: если это девчонка – я на ней женюсь, если парень – постараюсь с ним больше не встречаться». Ну и… – Она опять расхохоталась.
– Ну и… – повторил ЭРик.
– Что прикажешь мне делать, а?
Он тоже рассмеялся. Они хохотали наперебой, катаясь по дивану, пихая друг друга локтями, как это могут делать только два беззаботных юных существа.
Танчо прекратила смеяться первой. Ее глаза встретились с глазами ЭРика. Удивительные все же у него глаза – зеленые, со светлыми, будто светящимися ореолами вокруг зрачков.
Он тоже перестал смеяться и придвинулся к ней. Она отвернулась, стиснула ладонями бархатную обивку дивана. Ворохом осенних листьев пронеслись в мозгу какие-то обрывки… Она что-то хотела спросить, не у него – у себя.
«Ах да! Желаю ли я его любить? Ха-ха, как он прав! Я – отдельно, желания – отдельно. Как муха от котлеты».
– ЭРик, скажи, что все это обман – то, что ты говорил обо мне, – взмолилась Танчо. – Что ты все это выдумал.
– Я не умею обманывать, – прошептал ЭРик, – даже то, что я придумываю – правда. – И он коснулся губами ее рта.
В ответ она обвила его руками за шею и прижалась к его телу. В это мгновение душа ее вновь разделилась: одна половина Танчо стремилась навстречу ЭРику, другая больше всего хотела убежать. Одна половина ее существа предлагала вторую, как сводня продает жертву. Танчо-первая, жадно приоткрыв губы, отвечала на поцелуй, Танчо-вторая в последний момент попыталась оттолкнуть ЭРика.
Обескураженный ее сопротивлением, он отстранился и взглянул ей в лицо. Глаза его потемнели, сделались почти черными.
– Я – твоя, – прошептала Танчо-первая, прежде чем Танчо-вторая успела выкрикнуть свое обычное «нет».
Он забылся на несколько минут глубоким сном, будто прыгнул в пропасть. Но даже сквозь эту неодолимую толщу пришло ощущение беды. Сон не отпускал его, затягивался арканом. Он отбивался от сна, как от чудовища, которое утаскивает добычу в пещеру.
Наконец он открыл глаза, все еще продолжая спать. Руки его, как руки слепого, шарили вокруг. Пальцы нащупали тонкую, безвольно откинутую руку Танчо, скользнули по ее плечу к шее. Кожа была шелковистой и теплой. Но что-то неуловимо изменилось. Он стиснул ее запястье и не ощутил биения крови. Он попытался нащупать пульс на шее – опять ничего. Тогда он взвыл по-звериному, и сон, испугавшись, наконец отлетел, а ЭРик остался сидеть на диване с широко раскрытыми глазами. Подле него лежала Танчо. Он наклонился к самому ее лицу, пытаясь уловить дыхание, но ничего не ощутил. Он соскочил с дивана, схватил Танину сумочку и высыпал содержимое на палас. Чертыхаясь, разгреб бесчисленные безделушки, в ярости оттолкнул металлическую коробку, найденную в квартире Милослава, и схватил то, что искал, – маленькое зеркальце. Мгновение он стоял, боясь решиться, потом тряхнул головой, шагнул к дивану и приложил зеркальце к губам девушки. Поверхность осталась незамутненной. Сомнений не было – она не дышала. Несколько минут он стоял неподвижно, глядя на нее, не в силах пошевелиться. Прежде, живая, она казалась ему совершенством. Теперь он видел красивую сломанную куклу.
Он огляделся кругом, будто надеялся отыскать разгадку ее смерти. Посмотрел на свое нагое тело. Он сам убил ее? Задушил во сне? Он, воскресший из мертвых, сам того не подозревая, выпил ее жизнь? Мысль вызвать «скорую» мелькнула и исчезла – ясно, что никакая «скорая» ей не поможет. И тут взгляд его вновь упал на найденный талисман. Вот же он, ответ! ЭРик поспешно оделся и шагнул к окну. Он знал, что его ждут.
Белоголовый стоял внизу, во дворе, возле мусорного бака, и, едва ЭРик выглянул наружу, приглашающе махнул рукой. Фарн по-прежнему опережал его на шаг. ЭРик поднял с полу талисман, который прежде в ярости оттолкнул, и сунул за пазуху. Взял со стола пачку сигарет и положил в карман. Потом сдернул с кресла плед и накрыл обнаженное тело Танчо. Он наклонился, хотел поцеловать ее в губы, но передумал – что если она все еще чувствует? Ей может быть неприятно, если он поцелует ее мертвую после того, как целовал живую.
– Мертвую, – повторил он вслух, не позволяя себе понять смысл этого слова. Он не должен поддаваться отчаянию! Иначе ничего не сможет сделать для нее.
Он вышел из комнаты и увидел, что входная дверь открывается. В прихожую ввалился господин Белкин собственной персоной, следом – Ирина, и, наконец – Тимошевич.
– А, вот ты где! – заорал Белкин. – Где Танчо?
– У себя в комнате, – ровным голосом отвечал ЭРик. – Она умерла.
