Вот только после его «уроков» не спалось. Стояла глухая ночь, и уже через три-четыре часа надлежало вставать, но… сон попросту не шёл, хотя она и измоталась донельзя. Юнджи беззвучно (а то ещё Юн услышит шум и ворвётся в покои выяснять, что происходит) встала и подошла к окну.
Ночной город был тих — и его малые размеры только подчёркивали эту тишину. Хончи был той ещё провинцией — как по расположению, так и по нравам; для привыкшей к большим городам с их не утихающей даже самыми тёмными ночами вознёй Юнджи это было в новинку.
Почему отец отправил её сюда? Да, местные дворяне заплатили кругленькую сумму мастеру Муну за то, чтобы он приехал именно в их город и учил именно их детей — а отец посчитал мастера Муна достаточно хорошим, чтобы отправить Юнджи сюда. Но только ли в этом дело?
Может, прежде всего он именно что хотел отослать её в глушь, и лишь искал подобающий повод? Может, считал, что она не придётся ко двору — слишком своевольна, слишком непокорна? Хорошие качества для дочери наместника, но они ничего не стоят без силы. Вот и эту поездку стоит расценивать как прямое указание: пока не станешь сильной — в столицу не вернёшься, Юнджи. Так надо, потом поймёшь — вечная отцовская присказка.
Мысли о далёком доме и строгом отце прервала странная тень, появившаяся за окном. А?
Это не стражник в карауле и не загулявший ночной прохожий, точно. Юнджи вгляделась в темноту. Нет, обычные люди так не ходят, даже по ночам… так ходят те, кто не хочет, чтобы их заметили. Чёрный плащ, наброшенный на плечи, делал фигуру почти неуловимой в ночной мгле, к тому же она не издавала ни звука — как будто ноги человека не касались земли. Пожалуй… если бы Юнджи не оказалась сейчас у окна, по совпадению, она бы ничего не заметила.
Тень, впрочем, её саму не замечала — иначе, несомненно, постаралась бы исчезнуть, раствориться во тьме окончательно. Она сосредоточенно шагала по другой стороне улицы — не слишком быстро, чтобы не привлечь чьего-нибудь лишнего внимания, но и не медленно. Вот она повернула голову, оглядываясь (Юнджи тут же отпрянула от оконной рамы, скользнув за занавесь), чёрный капюшон на миг открыл светлое лицо….
Мастер Мун?!!
Куда он крадётся посреди глухой ночи? Почему прячет лицо, как вор или разбойник? Это как-то связано с их обучением? Он вообще спит когда-нибудь?..
Столько вопросов. А ответов нет.
Чуть ускорив шаг и запахнув капюшон, мастер Мун скрылся за углом. Сердце Юнджи заколотилось быстрее и жарче. Кажется, если она сейчас не выяснит, в чём тут дело, то уже не узнает этого никогда.
Стараясь не шуметь (всё-таки телохранитель бдел — вот уж кто точно не позволяет себе спать больше часа в день), она приоткрыла окно. Высоковато, но этаж первый. Конечно, при прыжке раздастся звук… И кто-нибудь — Юн или мастер Мун — его точно да услышит, по закону подлости.
Подхватив с кровати широкую подушку, Юнджи швырнула её вниз, а затем и сама прыгнула следом. Приземлившись прямо на мягкое, почти беззвучно, она закинула подушку обратно — и тихо устремилась вдаль по улице, следом за учителем.
Наверное, это было комичное зрелище — дочь наместника, спешащая среди ночи куда-то, в ночной рубашке, с распущенными волосами. Одно хорошо — ночная рубашка была тёмной, иначе Юнджи выделялась бы, как белое облачко на фоне вечернего неба.
Расстояние между ней и учителем оставалось приличным — Юнджи отлично понимала, что стоит ей подойти ближе, чем на квартал, и её тут же раскроют. Тем не менее, она шла так, чтобы видеть его. Тот как раз подходил к местному храму… А это ещё кто?
Вторая такая же фигура — тоже в плаще — отделилась от стены и о чём-то заговорила с учителем. Что ещё за заговоры? Девушка удивлённо подняла бровь, когда оба мужчины быстро зашагали в храмовый двор. Ночью?! Резкий и острый приступ богословия напал?
Пахло чем-то нехорошим. Чем-то… сенсационным. У Юнджи не было никаких резонных причин так думать — мало ли, какой банальностью может всё это обернуться — но интуиция кричала, не переставая.
На то, чтобы добраться до храмовых ворот — полтора квартала — у Юнджи ушло минут пять. Она то оборачивалась, гадая, не заметят ли её какие-нибудь стражники, то останавливалась, чтобы не попасться на глаза уже тем, кого она преследовала. А затем…
Звон разнёсся по улице — как будто что-то тяжёлое и металлическое уронили со всей высоты. Юнджи снова замерла, вцепившись в боковину храмовых ворот, до которых как раз добралась. Там, в глубине двора, что-то происходило — возня или драка… Что это?
— ТРЕВОГА! — донеслось откуда-то из-за храмовой пристройки — мортуария, кажется, если судить по открытым окнам (храмы Тёмного Культа могли отличаться внешне, но мортуарий без окон — это как мастер-пацифист: непредставимо в принципе). — НАПАДЕНИЕ НА…
Крик оборвался так же резко, как и начался; конец получился какой-то смазанный, и Юнджи распахнула глаза ещё сильнее. Кажется, она начала понимать, что тут происходит.
Точнее, нет: она не понимала ничего. Ни причин, ни того, кто такой на самом деле мастер Мун, ни что он собирается делать дальше. Ясно одно: прямо сейчас там кто-то кого-то убивает, и, кажется, этот «кто-то» — мастер Мун и его спутник.
Юнджи зажмурилась на пару секунд. Первым порывом было убежать, позвать кого-нибудь… И не узнать, что же там такое происходит.
Открыв глаза, девушка скользнула внутрь. Держась у самой стены, пригибаясь, чтобы не попасть под скудный лунный свет, она поползла дальше, к мортуарию. Любопытство вело её. Страх? Страх был. Немного. Было понимание того, как безрассуден её поступок. Но любопытство было сильнее.
Примерно за это отец и выставил её из столицы, пронеслось у неё в голове. За это безрассудство, за любовь лезть во всякое пекло вопреки здравому смыслу. Что ж — неужели дочери наместника, будущей правительнице, пристало бояться?
Ответ Юнджи — нет. Она продолжала двигаться.
В паре метров от неё раздался какой-то звук, и Юнджи дёрнулась, как от раскалённого металла… и тут же сообразила, что это лошади. Она добралась до конюшни. Две фигуры стояли чуть в отдалении, но уже достаточно близко — значит, пора остановиться. Может, укрыться тут? Даже если Мун со спутником увидят движение или услышат её, они решат, что это лошади беспокойно возятся.
Так и поступим. Юнджи тихо пробралась в приоткрытую дверь конюшни, присела и замерла, вглядываясь в щели. Тело в доспехах, лежащее на земле, она сейчас уже видела отлично — как и тонкую струйку крови, тянущуюся от её горло.
Внезапно мастер Мун и его спутник застыли — и быстро отошли в тень. Где-то ещё дальше зазвучали тихие голоса. Кажется, не она одна слышала крик. Что сейчас будет…
Человек, лежащий на земле — это, несомненно, экзекутор, приехавший этим вечером. Они ведь видели его на обратном пути — вместе с каретой и повозкой с жертвенными рабами. И они убили его? Но…
Едва ли экзекуторов кто-то любил. Даже если пытки, жертвы, казни являются для тебя обыденностью, такие должности никогда не пользуются любовью. Уважением, страхом… но и только.
Дело было в другом: в силе. В экзекуторы обычно шли опытные мастера, и убить одного из них вот так, легко и быстро… Юнджи почувствовала, как её уважение к мастеру Муну растёт. Что бы там ни было, какие бы цели он не преследовал — своё дело он знает.
Она притихла, вслушиваясь в далёкие слова стоящих у трупа мужчин. Странно, слова второго она слышала, но… как-то смутно, неразборчиво. Как если бы те звучали на каком-то другом языке. Зато слова учителя доносились до неё более-менее слышимо.
—…вон дети, запертые за решёткой. Через два дня местный церковный праздник, и их должны принести в жертву, максимально мучительным способом. За это местные аристократы…
…что?
Так они из Светлых? Их тех самых повстанцев, роль которых учитель днём заставлял их примерять на себя? Это в их обычаях — считать «аморальными» жертвоприношения. И потом, что ещё за «местные»? Разговор ведётся так, будто мастер Мун местным себя не считает (и дело не в городке, а вообще), а его собеседник вообще не понимает, что происходит.
