Тахин развел руками: что тут возразишь! И впрямь, значит, великий был царь. Каждая жена, что воин в полном вооружении и с конем: расходы на содержание одинаковые.
— А царя звали Кири, что значит «лев». А царицу Кирини, и это имя ей подходило. И Кири любил Кирини так, что оставил всех своих жен, забыл и тех, кого помнил, проводил все время только с ней, глаз от нее не отрывал, все дела правления поручил советникам, прервал все войны, которые вел — словом, вовсе переселился бы в ее покои, если бы не нрав царицы, о котором вы уже имеете представление. Все-то ей было не по нраву: и ткани грубы, и золотое шитье блёкло, и камни мелки, и краски бледны, и ароматы не душисты, и гребни не часты, и подушки не мягки, и муж не ласков.
И стал царь пленником и рабом в собственном дворце, ибо ни в чем не мог отказать царице: такую силу имела над ним ее красота. И по ее прихоти он то слал караваны в дальние страны за редкостями и диковинками, то гнал всех купцов из страны: она-де видеть не может то убожество, что они привозят. То, изгнанный ею из заветного покоя, собирал советников, то, едва приступив к делам правления, спешил обратно, узнав от евнуха, что царица простила его и хочет видеть немедленно. То по ее наущению затевал войну: ей бы увидеть его в боевом уборе, — то покидал войско и мчался к ней, получив известие, что царица заболела и умирает. А оказывалось, что ей наскучило во дворце одной. И он собирался на следующий день вернуться к войску, но царица удерживала его и день, и другой, и третий…
И не стало в царстве порядка, и умножились беды.
И как-то ночью, когда царица по воле луны спала одна, вошел в ее покой старик, похожий на нищего. Постоял над ней недолго, снял ожерелье из серой амбры и исчез.
Наутро царица проснулась, кликнула служанок. Те в крик: что за посторонняя женщина в постели любимой государыни?! В шею вытолкали ее, созвали евнухов, а те подвергли ее наказанию и определили ей место в самом отдаленном уголке дворца, в самой дальней части сада.
Кинулись искать царицу, а найти не могут, — будто ночные духи унесли! Не знают, как доложить царю. Вот уже сам царь послал вперед себя слуг, чтобы предупредить царицу о своем приходе, вот уже пожаловал в заветный покой. А царицы нет как нет. Полетели головы. Разослали гонцов по всей стране, с ног сбились, ашананшеди землю по камешку перебрали, сады — по листочку, пустыни — по песчинке. Не нашли.
Потерял покой царь, а на ночной половине радость и праздник: ждут жены и наложницы, что вспомнит теперь о них господин, когда не стало той, что владела его помыслами. Наперебой устраивают угощения, наряжаются, драгоценными маслами умащиваются, зовут повелителя к себе то одна то другая. А повелитель слоняется по дворцу, сам стал подобен ночному духу, не находит ни покоя, ни утешения.
Вот однажды забрел он в самый дальний уголок сада, где стояла одинокая заброшенная беседка, в которой он и не бывал раньше. Видит: сидит женщина, ни хороша собой, ни дурна. Он такую и не помнил среди жен своих. Правда, и всех жен своих он не помнил. Сидит женщина, одета скромно, без украшений, волосы не убраны, лицо не накрашено, — и плачет. Удивился царь: все радуются, а эта плачет.
— Отчего ты плачешь, женщина? — спросил царь.
А она взглянула на него сквозь слезы прозрачные, сверкающие на солнце, и сказала:
— Я плачу, царь, — сказала она, — оттого, что ты потерял свою любимую.
Удивился царь, что ни в ком не нашел он сочувствия своему горю, кроме этой, которую и не посетил ни разу. И так тронуло царя ее сострадание, что сел царь рядом с ней и дал волю слезам.
С тех пор каждый день стал царь заходить в ее покой, ибо только с ней мог говорить о своей печали. Рассказывал, как любил исчезнувшую царицу, как страдал из-за нее, каким мучениям она его подвергала.
А женщина только вздыхала:
— Как могла она так относиться к господину, не ценить его любовь! Это Судьба ее наказала, горделивую, привередливую.
— Это меня Судьба наказала, за то что я пренебрегал своим долгом, — отвечал царь. И тогда женщина плакала, а царь ее утешал, а она его.
Так прошло время, дела в стране поправились, потому что, находя утешение в беседах с разумной и мягкосердечной женой, царь обрел силы вернуться к делам правления. Враги, привлеченные слухами о слабости царя, напали на страну, но были разбиты. И, празднуя победу, повелел царь перевести жену в заветный покой, одарил ее несметными дарами, так что стала она наряднее всех его жен и наложниц, и каждую ночь проводил с ней, кроме тех, на которых лежал запрет от луны. Трех сыновей она родила ему одного за другим и расцвела, как плодоносное дерево, когда оно в полной силе.
И однажды сказал ей царь:
— Вот, Тари (она так ему назвалась), я думал найти счастье в совершенной красоте, но только истерзал душу и едва не погубил царство. А тебя никто не называет красавицей, но сердце мое у тебя как сокровище под надежной охраной, или как дитя на коленях у няньки, которая во всем ему угождает. И если бы сейчас отыскалась та, прежняя моя, Кирини, я бы в ее сторону не посмотрел, чтобы не огорчить тебя.
И тогда упала Кирини ему в ноги и поведала обо всем, что с ней случилось. И вот ее история, и все, и конец.
Дэнеш поправил прутиком угли. Исподлобья поглядел на Эртхиа, сидевшего напротив по ту сторону костра.
— Все это — чистая правда, — сказал ашананшеди.
— Да, — подтвердил Тахин. — Хотя мне никогда не приходилось ни читать, ни слышать об этом.
— Я это придумал. Сегодня, когда мы собирали папоротник на ужин.
— Ну и что? — пожал плечами Тахин. — От этого твоя история не стала ни на щепоть менее правдивой.
— Хочу еще жареного папоротника, — сказал Эртхиа. — Вкусно.
— Утром, — улыбнулся Дэнеш.
— Да побольше!
Утром они поднялись на гору, чтобы собрать побольше папоротника. Между вершин деревьев, покрывавших склон, блеснуло море. Дэнеш выпустил из рук охапку зелени, выпрямился. Спутники проследили за его взглядом.
— Корабль.
— Это не дау.
— Дау похож на чайку, скользящую по волнам.
— Когда она приподнимет острые крылья!
— Если бы у ящерицы были крылья…
— На нее был бы похож этот корабль. Дэнеш! Ты не знаешь, что это за корабль?
— Я сказал бы, — сказал Дэнеш, — что его паруса скорее напоминают плавники. А люди, стоящие на его палубе, напоминают воинов в блестящих доспехах. И луки у них очень даже не маленькие.
— И что же нам теперь делать? Поспешить навстречу или спрятаться?
— Спрятаться и поспешить навстречу.
Корабль, видно, неглубоко сидел в воде, потому что подошел близко к берегу, и с него прямо на песок были переброшены сходни. По сходням тут же сбежало — поспешно, но в строгом порядке — множество воинов в кожаных панцирях и шлемах с низкими нашейниками, вооруженных тяжелыми луками и длинными мечами. Они выстроились в три ряда полукругом, оцепив часть берега вокруг корабля, и замерли в неподвижности, и все так быстро, что Эртхиа едва не вслух восхитился их выучкой.
