Мне удалось ухватить Ниив за плечо. Она обернулась в страхе и ярости. Глаза у нее горели. Захваченная общим безумием, она уставилась на меня, не узнавая. Я держал ее крепко, хотя девица визжала и отбивалась, и наконец последние струйки людского потока обогнули нас. Улица затихла.
Глаза ее стали осмысленными. Экстаз отступил. Она шагнула ко мне и спрятала лицо у меня на груди.
— Как странно, Мерлин! Как странно!
— Что ты наделала? — шепотом спросил я. — Что позволила себе натворить на этот раз?
— Странно, странно! — твердила она, сжимая меня в любовных объятиях.
Она попыталась поцеловать меня. Я отстранился. Ее хватка стала крепче, ее руки протянулись к моим щекам, она склонила к себе мое лицо. Она задыхалась от ужаса, дыхание ее прерывалось, да и сама она вся дрожала, на миг приникнув ко мне в поцелуе — на жаркий безумный миг, пока я не отшвырнул ее к стене дома.
Тогда она, присев на корточки, зарычала от разочарования и злобы. Ее глаза, казались, говорили: «Ты будешь мой!» или, может быть, «Как ты смеешь!».
Я снова спас ее, ласково подняв на ноги.
— Расскажи мне о странном. Что было странным?
Уже спокойнее она повернулась в моих объятиях и склонила голову мне на грудь.
— Женщина, — сказала она. — Женщина-укротительница.
От этих слов мне стало не по себе. Слова ее принесли с собой знакомое чувство. Они напомнили мне след, оставленный женщиной в пещере Акротири, когда мы впервые вошли в гавань этого острова несколько дней назад.
— Так странно, Мерлин, — повторила Ниив. Или она все еще была не в себе?
Я попросил ее описать, что она видела и слышала, но слова не шли у нее с языка, не желали принимать в себя то, что восторгало и пугало ее.
Я решился заглянуть за ее глаза: легкое прикосновение к свежей памяти, ничуть не затрагивающее будущего или более глубоких чувств, — только столкновение с толпой — нет, роем детей.
Глаза, когда я прошел сквозь них, стали хитрыми, словно она сознавала, что я делаю, а потом меня закружило!
Она бежала не по вьющимся улочкам городка, а вдоль тропы, змеей уводящей в горные леса. И вопила на бегу — один голос среди крика и завываний множества голосов, принадлежавших как будто не людям, а диким котам. Волки и собаки порой охотятся стаей, но здесь была свирепая кошачья стая, причем огромная: я никогда не видел такого множества кошачьих.
Была в них и другая странность: что-то волчье присутствовало в них, как если бы два зверя слились в проворную, злобную, чудовищную химеру.
Мы (я видел глазами Ниив) сбивались дюжинами — в стаю, в рой, в единое существо — и неслись сквозь ночной лес вверх-вниз по озаренным луной склонам, на запах одного создания.
А позади нас — зов и песня, и каждый призыв, каждый перелив мелодии направляет нас, заставляет поворачивать, брать новый след, настигая исходящую ужасом жертву…
Только когда улеглось смятение, я различил одинокую фигуру на склоне горы: женщину с развевающимися волосами, восседающую, как мне показалось, на спине гигантского волка.
Руки ее взметались и падали в непостижимых, но властных жестах, сопровождая улюлюканье и вопли, танец хаоса, безумную песнь, вливавшую безумие в охотящуюся стаю детей-котов.
Впереди нас убегало перепуганное создание. Я вскользь коснулся его и нашел эхо его полных паники мыслей. Оно перебегало от пещеры к деревьям, из расщелины к ненадежному укрытию в руинах дома, обломки которого были разбросаны по склону.
Получеловек, полузверь, плоть и бронза. Создание знало, что обречено на смерть, но некий механизм внутри его плоти и металла заставлял продолжать бег. Им, казалось, двигало двойное побуждение: спасти плоть и защитить то, что было выковано в раскаленных горнах пещер-мастерских.
За короткий миг соприкосновения изнутри самой Ниив я полностью осознал стремление существа отыскать одну из таких мастерских, потому что там оно чуяло безопасность, спасение от беспощадной погони.
Но оно заблудилось на склонах гор, и дикая женщина на своем диком скакуне ясно видела его: она заставляла охотящуюся стаю действовать по своей воле, и вскоре они сомкнулись вокруг жертвы, чтобы убить.
И все же на какое-то мгновение дикие крики женщины смолкли, она замерла на своем волке, устремив взгляд вдаль — вниз по склону, наполовину освещенному луной.
Устремив взгляд на меня!
Она высмотрела или учуяла меня в стае и разгневалась.
Потом она поскакала дальше, оставив за собой только отзвук своего любопытства и глубокой досады.
Всего один миг, а когда я вернулся, Ниив глазела на меня с жадным восторгом.
— Ты видел! Ты видел! Разве не странно?
— Ты привлекла к нам внимание, — упрекнул я ее, — а я подозреваю, что такое внимание нежелательно.
Она, как обычно, строптиво ответила:
— Опять скажешь, что я слишком далеко зашла?
— Что толку тебе говорить. Ты все равно не слушаешь.
Ниив прислонилась к стене.
— Я не заглядывала вперед, Мерлин. Не смотрела в нерожденное будущее.
— И все-таки ты посмотрела, а порой довольно и этого.
Помрачнев на миг, она спросила:
— Ты хоть немного понимаешь, что происходит? Что за погоня? И то странное создание?
— Начинаю понимать. Но Арго не спешит открываться нам.
— Почему бы это, как ты думаешь?
— Он корабль. Он знает правду, но хочет сказать ее, соблюдая свой корабельный порядок. Придется тебе с этим смириться.
Рядом с нами отворилась дверь дома Тайрона, и высокий критянин вышел на улицу, моргая на солнце. В глазах его стояли слезы, которые текли по лицу.
— Моя мать умерла, — заговорил он, увидев меня. — Она уже была мертвой, когда я пришел, но еще жила на той стороне и смогла узнать меня. И она рассказала мне, почему нам опасно оставаться здесь. Мы должны вернуться на корабль и быть настороже.
Я ответил, что полностью с ним согласен, и спросил, о каких событиях упоминала его мать.
— Здесь была война, — отвечал он уклончиво. — Хозяйка Диких Тварей преображала землю. Она почти победила в этой войне и снова стала голосом дня, луны и круговорота времен года. Она вернула себе все когда-то утраченное и выслеживает последних уцелевших почитателей Мастера — Дедала.
Он замялся и вновь поглядел на меня.
— Мать поведала мне о некоем чуде, явившемся задолго до ее рождения, но столь новом, что сами звезды посылают нам приветствия и вести о других чудесах. Когда Дедала похитили, возвратилась Дикая и Древняя. Госпожа Змея, Госпожа Голубка, Госпожа Земля-Кормилица — так называет ее моя мать. Я, конечно, знал о ней. Знал и о Мастере, о Дедале. Но я был ребенком, когда вошел через его Мастерскую в лабиринт и потерялся. Я понятия не имел о том, что тут творится.
