Ворота города растворились, и навстречу печенегу выехал Явор. По сравнению с легким, защищенным только собственной ловкостью печенежским батыром русский воин был воплощением уверенности и силы: на нем была кольчуга с каймой из медных колечек, голову защищал шелом с кольчужной завеской на шее — бармицей. Вооружение его составлял прямой и тяжелый меч на поясе и длинное прочное копье в руках. Подъезжая, печенег быстрыми глазами оглядывал оружие и доспех своего противника: в случае победы все это будет его добычей. Епископ Никита со стены осенял крестами белгородского воина, люди бормотали мольбы каждый к своему богу. Обережа принес на стену печенежскую саблю, которую недавно вынул из могилы в овраге, и обвязывал ее лыковым ремешком со множеством хитрых узлов, бормоча заговор, — это был науз, волшебное средство лишить оружие противника его силы.
А Медвянка, увидев скачущего по полю Тоньюкука, похолодела от ужаса, забыла даже причитать. Ей стало нестерпимо стыдно за то, что вчера она могла восхищаться сыном враждебного племени. Ей казалось, что своим вчерашним восхищением она придала сил печенегу и отняла их у Явора. Она готова была выколоть себе глаза, ненавидя их за то, что вчера они встретили взгляд печенега. Непоправимое горе, неотвратимая гибель всего и вся так ясно представились ей, словно уже свершились. Ноги Медвянки ослабели, голова закружилась. Не в силах стоять и смотреть, она села на пол площадки заборола спиной к скважне, съежившись в комок и пряча лицо в ладонях. Сердце в ее груди сжалось в кусок льда; ей казалось, что Явор плывет через широкую бурную реку, — вот голова еще видна между жадными, свирепыми волнами, но только миг — и они сомкнутся над ним, навсегда скрывая от глаз. И все, больше ничего не будет, в гибели Явора для Медвянки была гибель всего белого света.
Противники остановились на ровном пространстве напротив ворот Белгорода. Тоньюкук задорно выкрикивал что-то, обращаясь к Явору, — должно быть, что-то насмешливое и обидное, как у печенегов было принято перед поединком. Печенеги возле шатров встречали его слова громким одобрительным смехом. Но Явор оставался спокоен — он не понимал по-печенежски, зато знал, что вышел в поле не для пустых разговоров.
Тоньюкук видел по лицу своего противника, что его насмешки не достигают цели, и знаком показал, что готов к бою. Противники метнули друг в друга копья, но оба броска не достигли цели: Явор отбил щитом, словно от осы отмахнулся, а Тоньюкук откинулся назад, лег спиной на круп коня, и копье Явора пролетело как раз там, где была его грудь. Мгновенно распрямившись, Тоньюкук выхватил саблю. Явор тоже взялся за меч, и они поскакали навстречу друг другу. Со звоном сшибались клинки, и звон этот отдавался в каждом человеческом сердце по обе стороны от места битвы. Сколько раз воины славян и степняков вот так выходили друг против друга! Судьба отдавала победу то одному, то другому, но столько крови и слез проливалось всякий раз, что конь самого Перуна стоял по грудь в этой крови. И будет ли этому конец? Придет ли воин, который навсегда прогонит Змея от пределов славянских земель?
Все прошлое и будущее сейчас жило в этих двух воинах, город и стан следили за Явором и Тоньюкуком, то затая дыхание, то разражаясь бурей криков под звон клинков. Меч Явора уже не раз коснулся Тоньюкука и нанес ему несколько легких ран, но настоящий батыр не замечает боли, и Тоньюкук не отступал. Злобно скаля белые зубы, он быстро и ловко, как змея, вился вокруг Явора и наносил ему удары, казалось, со всех сторон разом. Щит Явора раскололся, и Явор отбросил его, мечом отражая удары. Лезвие печенежской сабли скользило по колечкам кольчуги, не причиняя вреда, однако одетый в кольчугу и вооруженный тяжелым мечом Явор был не так проворен, как печенег, а тот продолжал виться вокруг и выискивать уязвимые места.
Вдруг конь Тоньюкука споткнулся о лежащее в траве копье, Тоньюкук покачнулся в седле и на миг остановился. Явор замахнулся, меч его сверкнул над головой печенега, но при этом и сам он открылся. Тоньюкук изо всех сил, уже не жалея себя, ударил тяжелой саблей в грудь Явора, острием задев его по лицу. Задохнувшись от боли в груди, Явор в тот же миг обрушил на плечо Тоньюкука занесенный меч. Печенег отскочил вместе с конем; вся левая сторона его тела была залита кровью из разрубленного плеча, а на лице застыло страшное выражение: боль и злобное торжество, дикая радость при виде крови врага. По стене Белгорода пролетел крик ужаса: именно так, со смуглыми лицами, сверкающими темными глазами, с оскаленными зубами русы представляли навий.
Явор не мог преследовать врага и продолжать бой: страшная боль в груди теснила и прерывала дыхание, кровь из раны на лице заливала кольчугу, в глазах темнело и сознание мутилось. Явор упал на шею коня, шелом скатился с его головы в истоптанную траву.
Почувствовав свободу, конь отбежал с места поединка и помчался домой, к воротам. Тоньюкук не пытался его догнать, силы оставили и его. Израненный, не в силах владеть ни руками ни ногами, печенежский княжич позволил коню унести себя назад, к ханскому стану. Он покинул место сражения последним, и печенеги встретили его торжествующими криками, как победителя. Но с седла его пришлось снять и в шатер нести на руках, и вскоре до Белгорода стали долетать доносимые ветром скорбные причитания печенежских женщин.
Конь Явора вбежал в ворота, которые тотчас же закрылись за ним. Всадник лежал на шее коня, как мертвый, по гриве и по шерсти на груди коня тянулись липкие подтеки свежей крови. Светлые пряди волос на склоненной голове Явора безжизненно рассыпались и закрыли лицо. Только меч был по-прежнему крепко зажат в ладони.
Толпа волной кинулась к нему, крича, молясь и причитая. Явора сняли с седла и уложили на землю на расстеленный плащ. Оборвав подолы своих рубах, гриди затянули рану, чтобы остановить кровь, пытались осторожно стянуть кольчугу. Только меч из руки не вынимали — коли срок ему умереть, так пусть умрет с мечом в руке и рукоятью постучится в ворота Перунова Ирья.
Женщины держали бьющуюся в отчаянных рыданиях Медвянку, епископ Никита пробирался вперед, чтобы успеть, если понадобится, отпустить грехи умирающему. А с другой стороны торопился Обережа, на ходу отвязывая от пояса всегда при нем бывший мешочек с сушеным лопухом и еще какими-то целебными зельями.
* * *
Женщины по всему городу встретили исход поединка плачем и причитаниями. До поздней ночи народ в ожидании вестей толпился на дворе тысяцкого, куда перенесли бесчувственного Явора. Сегодня он был воплощением силы и чести Белгорода — в том, выживет он или умрет, каждый видел и свою судьбу.
