— Тогда почему вы признаете мою компетентность и в следующий же миг игнорируете ее? Вы привозите меня сюда, чтобы я проконсультировал вас и объяснил, что происходит, но не пользуетесь моими советами. Вы утверждаете, что хотите избежать паники, и одновременно принимаете решение, основанное только на том, что паникуете вы сами!
— Пусть так, — согласился Морган, — но эта паника может оказаться нашей самой успешной тактикой.
Лицо Доктора стало красным, он резко выпрямил спину, руки его сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
— Очень хорошо. Вам безразлично мое мнение. Прекрасный выбор, Роберт. Придерживайтесь своей точки зрения. Ваша обязанность, как вы говорите, призывает вас к подобному выбору, и, стало быть, ответственность за этот выбор полностью ложится на ваши плечи. Так что когда вы и ваши люди поплатитесь жизнью за это безрассудство, вина за это не ляжет на меня. Я умываю руки.
«Есть от чего умывать, — подумал я. — У вас все руки в крови жертв людоедов!»
— Идем, Уилл Генри! — крикнул Доктор. — Здесь искали нашей помощи, но не приняли ее. Хорошего дня, констебль, и удачи вам, сэр. Если понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.
Он пошел по центральному проходу к двери, крикнув на ходу так громко, что голос разнесся под сводами:
— Уилл Генри! Пошевеливайся!
Я поднялся со скамьи, но, как только я это сделал, Малакки выпрямился и вцепился в мою руку, не отпуская.
— Куда ты? — требовательно спросил он. На лице его было отчаяние.
Я кивнул в сторону двери:
— Я ухожу вместе с ним.
— Уилл Генрииии! — прокричал Доктор.
— Можно мне с тобой?
Перед нами появился констебль:
— Не бойся, Малакки. Ты останешься со мной, пока мы не подыщем тебе более… — Он запнулся, подыскивая слово: — …что-то более подходящее.
В дверях я обернулся. Малакки все так же сидел на скамье, констебль положил руку ему на плечо.
Когда мы вышли, Доктор глубоко вдохнул теплый весенний воздух с жаждой наркомана, вдыхающего опий. Потом, не обращая внимания на охранников с винтовками, он быстро зашагал к экипажу констебля.
— На Харрингтон Лейн, — скомандовал он вознице, широко распахнул дверь и уселся внутри. Он нетерпеливо пощелкал пальцами, поторапливая меня, и я вскарабкался следом за ним.
Мы тронулись по узкой дороге, остановившись один раз — чтобы пропустить три черных катафалка, и другой раз — телегу с несколькими людьми, вооруженными винтовками. С охотничьими собаками на поводках. Доктор покачал головой и пробормотал что-то саркастическое себе под нос. Потом, стиснув зубы, он недовольно проговорил:
— Я знаю, что ты думаешь, Уилл Генри, но даже основные принципы и догматы веры этих жертв несут в себе ошибку, которая — не проступок. Просчет — не халатность, благоразумие — не преступление. Я основываю свои действия или свое бездействие на возможности и вероятности, на фактах и доказательствах. Есть причины, по которым мы называем науку дисциплиной! Недалекий человек убегает или строит погребальный костер, чтобы жечь на нем ведьм. Я — ученый. Я не лезу в ложные споры; и то, что мы не видим фей, танцующих на лужайке, ничего не доказывает — ни их наличия, ни их отсутствия. Факты и доказательства рождают теорию. И теория развивается с появлением новых фактов и доказательств. Три тысячи лет исследований, серьезного научного наблюдения и сбора материала — я что, должен был плюнуть на все это и подвергнуть все это сомнению? В любой критической ситуации должны ли мы отрекаться от здравого смысла и отдаваться на волю основных инстинктов? Люди мы или пугливые газели? Тщательное изучение фактов привело бы любого здравомыслящего и разумного человека к выводу, что меня не в чем винить, что я вел себя в этом случае благоразумно и терпеливо. И не было повода тратить силы и энергию на преследование фей, танцующих на лужайке, которых никто не видел!
Он хлопнул ладонью по колену.
— Так что отодвинь в сторону свои юношеские суждения, Уильям Джеймс Генри. Я не больше в ответе за эту трагедию, чем тот мальчик, наблюдавший за ней. Меньше — да! — если кто-то приложит тот же жестокий критерий оценки к моим действиям!
Я не ответил на этот страстный монолог, потому что и обращен он был не столько ко мне, сколько к своему внутреннему «я». Я был всего лишь свидетелем. И всю дорогу он чувствовал, конечно, не меньше меня запах крови и смерти, которыми пропитались наша одежда и кожа, чувствовал кисловатый привкус на языке.
По возвращении на Харрингтон Лейн Доктор спустился в подвал, где встал и замер, уставившись на подвешенный труп Антропофага. Была ли эта неподвижность просто иллюзией? Внешне он сохранял ледяное спокойствие, но бушевала ли буря под этой маской самообладания? Я слышал, как он бормочет себе под нос вариации речи, произнесенной им в экипаже, словно поэт, которому не удается подобрать нужную рифму.
Потом и бормотание иссякло. Несколько минут он молчал и не двигался. Стоял как статуя.
— Это она, — изрек он наконец. В голосе его послышалось изумление. — В доме пастора была та самая одноглазая самка Антропофаг, глава и мать нынешнего племени, которую в свое время ослепил капитан Варнер. Какой-то злой рок привел ее сюда, Уилл Генри. Как будто…
Он колебался, боясь озвучить мысль, которая пришла ему в голову. Она противоречила всему, во что он верил.
— Как будто она пришла, потому что ищет его.
Я не спросил, о ком он говорит. Мне не нужно было спрашивать, я знал ответ.
— Интересно, — сказал он задумчиво, словно адресовал свой вопрос монстру, висящему перед ним на крюке, — ей будет достаточно его сына?
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
«я должен кое-что показать вам»
В тот день констебль снова приехал на Харрингтон Лейн, и его появление было предсказано монстрологом.
— Надо бы сделать уборку, Уилл Генри, — сказал он. — Наш друг констебль скоро опять пожалует с просьбой о помощи, когда его полицейские с собаками выбьются из сил, а беспорядочная пальба не принесет результатов.
Уборка, после того как вчера Доктор перевернул вверх дном весь дом, потребовалась основательная. Пока я наводил порядок в библиотеке, расставляя по местам книги и протирая полки, Доктор направился в кабинет. Оттуда не доносилось ни звука, и, когда я закончил и вошел к нему, мои подозрения подтвердились — он вовсе не прибирался. Он сидел в своем любимом кресле среди груд мусора, погруженный в раздумья. Ничего не говоря, я продолжил уборку в этом помещении, а Доктор сидел и смотрел на меня — но не отсутствующим взглядом, как Малакки Стиннет, а вполне осмысленно.
