– Все это сделано на публику, верно?
Прибоженный молча кивнул.
– Зачем? Чтобы получить всеобщее благословение?
– Благословение ей ни к чему. А вот звонкие монеты нужны. Солдатам ведь приходится платить за их службу.
– Держательница собирается предъявить мертвое тело жителям и начать рыдать, выпрашивая пожертвования?
Он-она хмыкнул, все еще глядя мимо меня:
– Выпрашивая? Требуя! И не пожертвования, а узаконенные сборы.
Теперь я снова запутался.
– Насколько мне известно, кумирни существуют на средства дарственной казны и деньги, что по доброй воле отдают люди, благодарные за помощь. При чем тут закон?
– Этого мало. Армию должны содержать все жители. Поголовно.
Сейчас он говорил не своими словами, а словно повторяя речи держательницы, иначе откуда мог взяться этот тон, презрительный и самоуверенный?
– На каком основании?
– Помните, кто здесь главный?
– Смотритель.
– Он может приказать все что угодно.
– Но с какой стати…
Прибоженный наконец-то посмотрел мне в глаза:
– Он исполняет ее желания. Не совсем уж все и не мгновенно, но исполняет. А значит, и это рано или поздно станет законом для жителей Ганна-Ди.
Невероятно? Увы, нет.
Последняя новость не удивляла, в отличие от предыдущих. Мужчины часто стремятся угодить женщинам. А Смотритель – мужчина, так почему бы ему не…
На мгновение мне захотелось убить Керра. Хотя бы один раз. А лучше два, и без передышки. Что я знал о своем собственном чине? Да ничего. Кроме якобы безграничной свободы в решениях. Не было никакой присяги или клятвы на верность, только невнятные разговоры. Никто не зачитал мне список прав и обязанностей, который непременно должен был существовать, если только…
Если только Смотритель и вправду не являлся сам себе и Дарохранителем, и Божем, и Боженкой.
Я сразу решил, что должен опекать дольинцев, как любящий родитель. Но для меня-то несение службы давно уже стало необоримой привычкой. А как Роалдо Лиени получил свой нынешний чин? Кем был этот человек до приезда в Ганна-Ди? Носил знак, серебряный или золотой? Не верю. Тогда проще было соорудить здесь Наблюдательный дом, пусть и крохотный, как в том же Руаннасе. И предзвенником не мог быть, потому что из них только одна дорога – в Цепи. Разве что дозвенником?
Я часто встречал таких во время службы. Унылых, скучных, дурковатых или озлобленных на всех и вся. В Сопроводительном крыле дозвенников было немного, но и их хватало, чтобы жизнь не казалась легкой. Они не могли продвинуться дальше, чем находились. Иногда в силу происхождения и способностей, но как раз эти несчастные были вменяемее остальных. А вот те, кому отказали в продвижении капризом начальства, почти всегда превращались в чудовищ. И понятно почему. Я бы тоже сошел с ума, каждый день перенося кипу бумаг из одного конца коридора в другой и зная, что мои труды на самом деле никому не нужны. Если такой дозвенник волей случая стал вдруг Смотрителем…
Нет, хочется все же верить в лучшее.
– Итак, держательница воспользуется смертью одного из… А кстати, кто они такие, эти стражи божьи?
– Воспитанники кумирни. Их родители получили за них немного монет. В тот год как раз был неурожай, и многие крестьянские семьи были готовы на все, чтобы выжить.
– Почему же им не помог совет поселения? Ссудить едой или деньгами разве трудно было? Ведь это же прибыльная вещь – должники.
Прибоженный рассеянно кивнул:
– Прибыльная… Только те бедняки были не из Ганна-Ди. Они жили на межселенных землях.
– И им не у кого было искать помощи, кроме как…
– У того, кто сам принадлежит только границам Дарствия, – закончил мою мысль он-она.
Умно. За горсть медяков у таких, в сущности, почти бесправных людей можно купить, а значит, получить в полную собственность все что угодно. Даже послушных слуг. Хотя вернее было бы называть их рабами.
– Это не должно нравиться людям.
– Тем, кто продался? Почему? Они сыты, у них есть крыша над головой. А детство осталось где-то позади и кажется чем-то вроде дурного сна.
– Нет, я говорю о других. О жителях поселения.
Губы прибоженного скривились в подобии улыбки.
– А, им… Конечно, не нравится. Но выбора нет, особенно после того, как Смотритель стал открыто поддерживать держательницу. Он ведь может делать что хочет. Пожизненно.
– Даже если его действия идут вразрез с обязанностями?
– А у Смотрителя есть какие-то обязанности? – искренне удивился он-она.
– Вообще-то…
Опять перестал понимать происходящее. Или Блаженный Дол живет по законам, не повторяющимся более нигде во всех землях Дарствия, или местные жители не понимают, что вправе не только выполнять, но и требовать.
– Люди и земли вверяются Смотрителю в безраздельное попечение до самой его смерти, – тем временем процитировал прибоженный какую-то хорошо знакомую ему бумагу.
Попечение, да. Но какие разные вещи можно понимать под этим словом…
– Бож с ним. Вернемся к главному. Убитый будет предъявлен перед советом поселения?
– Вне всякого сомнения. Как жертва чужаков, если не удастся убедить всех в обратном.
Или хотя бы посеять сомнения – вот это самое вероятное.
– Есть только одна трудность… Большая, – чуть приуныл прибоженный.
– Что за трудность?
– Орудие убийства.
Ах да, идол.
– А что такого?
– Держательница будет настаивать, что это преступление не только против людских законов, но и против веры.
– Пусть настаивает.
Он-она посмотрел на меня с подозрением:
– Разве это не осложняет дело?
Я позволил себе не отвечать. Только улыбнулся. И похоже, моя улыбка окончательно успокоила прибоженного. Настолько, что тот повернулся к двери, собираясь уходить, но прежде предупредил:
– На вашем месте я бы не пытался выходить этой ночью даже во двор. Стражи расставлены у всех входов и выходов, а они могут подумать… всякое.
– Разбирательство состоится завтра?
– Утром. Или днем. Как решит Смотритель. Но вряд ли у него получится долго тянуть время.
Если влияние держательницы действительно значимо, все начнется так рано, как только возможно. Значит, стоит лечь и попытаться выспаться всласть. А чтобы сон не прерывался размышлениями, осталось задать последний вопрос:
– Зачем все это нужно вам?
– Что нужно? – обернувшись, приподнял брови прибоженный.
– Мешать начальнице всеми силами, рискуя кучей жизней, но в первую очередь своей?
Он-она снова отвел взгляд в сторону. Я мог видеть его лицо лишь вполоборота и все же ясно различил помимо грусти в чертах, вновь ставших миловидными, почти девичьими, робкую нежность. Она же сквозила дуновением ветра в каждом раздавшемся слове:
