— Нет, это было бы… — я задумался, — …не разумно.
— Бастель.
Сагадеев жестом подозвал меня к полковнику.
Тот был худощав, азиатских черт, тонкие пальцы, бритый череп. Кровь тоже восточная — синеватая, с легкими вкраплениями низкой серой.
— Лопатин, Игнат Степанович, — представился он. — Негласно курирую охрану поместья. Матушка ваша в курсе.
Он посмотрел на меня узкими черными глазами, видимо, ожидая моего комментария. Но я промолчал.
— Так вот, — продолжил полковник. — Карет в течение часа выехало четыре. Две по направлению к Леверну, одна повернула на Лайпенс, к западной границе. Одну, последнюю, четвертую, удалось задержать посланному вдогон конному разъезду. Сейчас ее конвоируют сюда. Приказ по доставке остальных карет телеграфирован на места. Кроме того, девять конных, разделившись, продолжают погоню по обоим направлениям.
Я кивнул.
— Откуда известно, что к Лайпенсу?
— Я отрядил хороших следопытов. Новость получил минут десять назад с вестовым.
— Плохо. Места там такие, что можно и затеряться, — сказал Сагадеев. — Край людьми не богатый, полиции тоже мало, лес, хутора да деревеньки.
— Думаете, Зоэль захочет перебраться обратно на родину? — спросил я его.
— Не исключено.
Я поморщился.
Убийство Ритольди здорово поднимет престиж Мефисто. Западные, едва усмиренные провинции могут встать на дыбы.
Вильнов, Кенигс, Варшаузе. Вена. Не считая булгар, цыган и эллинов.
И не понятно, то ли мы для них такие плохие, что они чуть что готовы лить высокую кровь, то ли какое-то поветрие напрочь сводит с ума народы.
Да, протекторат лишает самостоятельности в проведении внешней политики, номинально лишает и каких-то внутренних устоев, приводя жизнь в соответствие с имперскими законами. Но, гуафр, по тем сводкам, что я читал, за пять лет протектората уровень доходов простого полонского хлопа поднялся в четыре раза, прусского бауэра — в пять.
— Она умна, — сказал я.
Полковник остался цедить чай на подоконнике, а мы с Сагадеевым и Штальброком вышли на широкое крыльцо. Крылья крыльца были забраны гранитной баллюстрадой с широкими перилами в деревянных накладках. Когда-то я прыгал с них в росшие внизу кусты. Мог, наверное, запросто глаз какой-нибудь веткой выколоть.
О чем думаю?
— Мне кажется, она не поедет в Лайпенс, — сказал я.
— Почему? — спросил Сагадеев, облокотившись на перила.
— Согласитесь, убийство не выглядит спланированным.
Обер-полицмейстер медленно, тяжело кивнул.
Хмурое небо гоняло хмурые облака. Лужайки, на которых вчера еще собирались чаевничать, были пусты. По дорожкам прогуливались жандармы. Ни детей, ни парочек.
У каретной стоял пехотный караул. Гостевой флигель светил окнами.
— Господин поручик, — обратился Сагадеев к Штальброку, — как у вас с распознаванием крови? Вообще со способностями как?
— Оценка «хорошо», господин обер-полицмейстер, — отозвался тот.
— Лицей? — спросил я.
— Да, — ответил Штальброк, — курс Бекетова Вадима Петровича. Распознавание, фигуры защиты, фигуры нападения, рекомбинация…
— Прекрасно. Видите? — Сагадеев показал поручику на скамеечку у плаца перед каретным въездом. — Сядете туда. Ваша задача — проверка. Во втором случае — подстраховка меня и Бастеля. Курите?
— Увы, нет привычки.
— Тогда, если кровь у кого-либо из сидящих в карете посконная серая, наклоняетесь вперед. Если с примесью высокой — сидите прямо.
— Я могу подать сигнал жилками, — предложил Штальброк.
— Нет. Наша девица такое чует за версту, а я, к сожалению, не знаю всего ее арсенала. Кстати, — сощурился Сагадеев, всматриваясь, — похоже, первая карета уже здесь.
За решетчатыми воротами действительно виделась упряжка.
— Я пошел, — сказал поручик.
— Благодати вам, — напутствовал Сагадеев.
Штальброк сбежал по крыльцу вниз, зашагал по дорожке, разминувшись с козырнувшим ему жандармом.
— Так почему не Лайпенс? — спросил меня Сагадеев.
— Лоскут помните?
— Помню. Только она не рискнет. Нет, не рискнет. Из двух возможностей она выбрала убийство Палача Полонии и понимает, что в любом уголке империи теперь ее ждет арест.
— А «пустая» кровь?
Сагадеев скосил на меня глаз.
— Вы бы рискнули, Бастель?
Я пожал плечами.
Ворота тем временем распахнулись, пропуская запряженную лошадной двойкой карету и эскорт в виде бравого казака на черном жеребце.
— Приготовьтесь, Бастель, — сказал Сагадеев.
Я посмотрел вниз, на Штальброка — его удачно закрыла тумба.
Сомнительная перестраховка. С такой-то кучей народу. Николай Федорович, похоже, не хотел посвящать поручика в наши дела и придумал тому малозначащее поручение.
Не сказочным же дэвом ассамейским представлять мне Ольгу-Татьяну?
Карета, приближаясь, заскрипела рессорами на повороте. Штальброк нагнулся. Жандармы у крыльца напружинились.
Взгляд Сагадеева стал острым.
Возница, бородатый мужичок в полушубке, тпрукая, натянул вожжи. Лошади встали. Казак соскочил с жеребца. Тоже бородатый, в чекмене, в сапожках с загнутыми носами. Постоял, нашел взглядом обер-полицмейстера, задробил по ступенькам на баллюстраду.
— Вахмистр Желтаго, — поднявшись, приложил пальцы к папахе казак.
— Кто в карете? — спросил Сагадеев.
— Семья, числом три.
— Почему не выходят?
— Не могу знать!
— Боятся? — вздернул брови Сагадеев. И придержал рванувшегося обратно вахмистра. — Мы уж сами теперь.
Но не успели мы сойти с крыльца, как дверца кареты распахнулась.
Сначала из нее выбрался дородный мужчина лет сорока пяти в длиннополом рыжеватом рединготе. Усы, бородка. Крупный нос.
— Здрасте, — сказал он нам, таращась на мундир Сагадеева.
За мужчиной выкатилась, видимо, его супруга, полная, невысокая, в желто-коричневом казакине. За собой она тянула такую же полную дочь в епанче поверх муслинового платья. Видно было, что бежали в спешке, даже не переодевшись в дорожное.
— Вот вам благодать, вот вам! — сразу полезла с кукишами женщина. — По какому праву? Что мы, уже и уехать без спросу не можем?
— Можете, — кивнул Сагадеев.
Дочка за спинами родителей полезла пальцем в нос.
Она была румяная, откормленная, но, похоже, глуповатая. На нас она не смотрела, пялилась на свой палец, побывавший в ноздре, затем, потеряв к нему интерес, стала пристально изучать мои брюки в паху.
Когда я все же перевел взгляд вниз, желая убедиться, что все у меня в порядке, то уловил на ее лице слабую улыбку.
