– И однако же Зрение должно было призвать Моргейну ко мне – ведь ты бы приехала, зная, что мать твоя умирает, верно? Да ты и приехала, а ведь я тебе даже не родная мать. Так почему же Моргейны все нет и нет?
«Что ей с того, что приехала я? – думала про себя Гвенвифар. – Не я ей здесь нужна. Никому и дела нет, здесь я или где-то еще». Слова больной ранили ее в самое сердце. Но Игрейна выжидательно смотрела на сноху, и та промолвила:
– Может быть, Моргейна так и не получила никаких известий. Может быть, она затворилась в какой-нибудь обители, и стала христианкой, и отказалась от Зрения.
– Может, и так… Я сама так поступила, выйдя замуж за Утера, – пробормотала Игрейна. – И все-таки то и дело Зрение приходит ко мне непрошеным и незваным, и, думается мне, если бы Моргейна заболела или находилась при смерти, я бы о том узнала. – В голосе ее послышались раздраженные нотки. – Зрение пришло ко мне накануне твоей свадьбы… скажи, Гвенвифар, ты ведь любишь моего сына?
Гвенвифар испуганно отпрянула, не выдержав взгляда ясных серых глаз: неужто Игрейна способна заглянуть ей в душу?
– Я искренне люблю его, я – его королева и верна ему, госпожа.
– Да, полагаю, так оно и есть… но счастливы ли вы вдвоем? – Игрейна задержала на мгновение хрупкие руки Гвенвифар в своих – и вдруг улыбнулась. – Ну конечно, как же иначе. А будете еще счастливее, раз ты наконец носишь его сына.
Гвенвифар, открыв рот, уставилась на Игрейну во все глаза.
– Я… я… я не знала.
Игрейна улыбнулась вновь – такой лучезарной и нежной улыбкой, что Гвенвифар подумала про себя: «Да, я охотно верю: в молодости она и впрямь была столь прекрасна, что Утер, отбросив всякую осторожность, попытался заполучить ее при помощи заклинаний и чар».
– Так оно часто бывает, хотя ты уж немолода, – промолвила Игрейна, – дивлюсь я, что ты до сих пор не родила ребенка.
– То не от нежелания, госпожа, нет, и не то чтобы не молилась я об этом днем и ночью, – отвечала Гвенвифар, до глубины души потрясенная, почти не сознавая, что говорит. Или старая королева бредит? Уж больно жестокая это шутка. – Откуда… отчего ты думаешь, что я… я беременна?
– Да, ты же не обладаешь Зрением, я и позабыла, – отозвалась Игрейна. – Зрение давно меня покинуло; давно я от него отреклась, но говорю же: порою оно еще застает меня врасплох, и до сих пор ни разу не солгало. – Гвенвифар расплакалась; Игрейна, встревожившись, накрыла изможденной рукой ладонь молодой женщины. – Как же так, я сообщаю тебе добрую весть, а ты рыдаешь, дитя?
«Вот теперь она решит, будто я не хочу ребенка, и станет дурно обо мне думать, а я этого просто не перенесу…»
– Лишь дважды за все те годы, что я замужем, у меня были причины заподозрить, что я беременна, но всякий раз я носила ребенка только месяц-два, не больше, – срывающимся голосом произнесла Гвенвифар. – Скажи мне, госпожа, ты… – В горле у нее стеснилось, и выговорить роковые слова вслух она не дерзнула: «Скажи мне, Игрейна, выношу ли я это дитя, видела ли ты меня с ребенком Артура у груди?» И что бы подумал ее исповедник о таком попустительстве чародейству?
Игрейна потрепала ее по руке.
– Охотно рассказала бы я тебе больше, но Зрение приходит и уходит, и удержать его нельзя. Дай-то Боже, чтобы все закончилось хорошо, дорогая моя; возможно, большего я не вижу потому, что, к тому времени, как ребенок появится на свет, меня уже не будет… нет-нет, дитя, не плачь, – взмолилась она, – я готова уйти из жизни с тех самых пор, как побывала на Артуровой свадьбе. Хотелось бы мне полюбоваться на твоего сына, и покачать на руках ребенка Моргейны, если бы однажды случилось и это, но Утера уже нет, и с детьми моими все благополучно. Может статься, Утер ждет меня за пределами смерти, а с ним – и прочие мои дети, умершие до рождения. А если и нет… – Она пожала плечами. – Я того никогда не узнаю.
Игрейна закрыла глаза. «Я утомила ее», – подумала Гвенвифар. Она молча посидела рядом, пока престарелая королева не уснула, а затем поднялась и неслышно вышла в сад.
Гвенвифар словно оцепенела; ей и в голову не приходило, что она беременна. Если она вообще об этом задумывалась, то списывала задержку месячных на тяготы путешествия… в течение первых трех лет брака, всякий раз, когда крови запаздывали, она полагала, что понесла. Но затем, в тот год, когда Артур сперва уехал на битву в Калидонском лесу и в долгий поход, ей предшествующий; а потом был ранен и слишком слаб, чтобы прикоснуться к жене, перепады сроков так и не восстановились. И наконец королева осознала, что ее месячные непостоянны и изменчивы: их невозможно отслеживать по луне, ибо порою они не дают о себе знать по два-три месяца.
Но теперь, после объяснений Игрейны, Гвенвифар недоумевала, отчего не подумала об этом прежде; усомниться в словах королевы ей и в голову не приходило. «Чародейство, – отчетливо звучало в сознании Гвенвифар, и тихий внутренний голос упрямо напоминал:
– Все эти ухищрения – от дьявола; нет им места в обители святых женщин. – Но иной голос возражал:
– Что дурного в том, чтобы сказать мне об этом?» Скорее тут уместно вспомнить об ангеле, посланном к Деве Марии, дабы возвестить ей о рождении сына… а в следующее мгновение Гвенвифар сама ужаснулась собственной дерзости; и тут же захихикала про себя, думая о том, сколь мало Игрейна, состарившаяся, на грани смерти, похожа на ангела Господня.
Тут зазвонили к мессе, и Гвенвифар – притом что как гостья от посещения служб вполне могла воздержаться – развернулась, и отправилась в часовню, и преклонила колена на своем обычном месте среди посетителей. Однако слов священника она почти не слышала; и сердце свое, и мысли она вложила в молитву – самую жаркую молитву всей ее жизни.
«Свершилось, вот он – отклик на все мои моления. О, благодарю тебя, Господи, и Христос, и Святая Дева! Артур ошибся. Это не он терпел неудачу. И вовсе не надо было…» И в который раз все члены ее сковал стыд: то же самое она чувствовала, когда Артур наговорил ей столько ужасного и только что не дал дозволения изменить ему… «И какой же я была порочной женщиной, если хотя бы на минуту могла допустить подобные мысли…» И при том, что она погрязла в бездне порока, Господь вознаградил ее; и ныне должно ей заслужить эту милость. Запрокинув голову, Гвенвифар запела славословие Богородице вместе с остальными, да с таким самозабвенным исступлением, что мать-настоятельница вскинула глаза и пристально воззрилась на нее.
«Они и не ведают, отчего меня переполняет благодарность… они и не ведают, за сколь многое мне должно благодарить…
Однако не знают они и того, как я была порочна, ибо здесь, в том священном месте, я думала о том, кого люблю…»
