Он повернулся, чтобы выйти из клетки, и тут увидел связанное за ручки и ножки тельце второго ребенка, жарившееся на вертеле.
Не обращая на него никакого внимания, женщина развернулась на стуле. Она наклонилась вперед и знакомым ножом, рукоять которого была отделана драгоценными камнями, срезала кусок потемневшего мяса. Прижимая его к лезвию большим пальцем, отправила в испачканный жиром рот и начала жевать. Звук ее щелкающих зубов заставил его пошатнуться.
— Нет! — донесся от двери крик.
Он посмотрел туда, где внезапно появилась его жена. Она храбро преодолела лестницу. С того места, где она стояла, ей не было видно вертел и то, что на нем. Ее помертвелый взгляд был прикован к ребенку, которого король прижимал к своему плечу, должно быть, она решила, что ребенок мертв.
— Он в безопасности, — заверил ее король, подходя к двери и передавая малыша в ее трясущиеся руки. — Видишь, мы его вернули. Забирай его и уходи. Забери его отсюда, прошу тебя!
Она прижала спящего ребенка к лицу, как губку. Но он понимал, почему она плачет еще горше. Это были слезы не столько от облегчения, сколько от уверенности, что второго ребенка они потеряли.
— Иди! — закричал он, подталкивая их к двери. — Можешь поверить, я это сделаю. Клянусь!
Она уставилась на лезвие его меча.
— Сотри ее с лица земли! — рыдала она. — Уничтожь, иначе она будет преследовать его детей. — Она прижала к себе головку ребенка. — Их детей. Если она не умрет, она не остановится. Ты должен положить этому конец.
Он выставил ее за дверь. А когда он повернулся к матери, та развернулась на стуле, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.
— Прошу тебя, проводи этого человека. Я подожду тебя здесь.
Августа смотрела, как мать входит в спальню Гримма и встает как часовой у умывальника. Она зачем-то взяла с кухонного стола свернутую фотографию из Касселя и держала ее как дубинку.
Августа стояла на своем месте, глядя на Куммеля, чтобы удостовериться, что он тоже не двинулся с места. Не было сомнений, что мать слышала его вопрос. Она была похожа на привидение в своей темно-синей накидке, которую надевала в церковь. Лицо ее было кислым, как стакан грюнбергского вина.
— Куммель не виноват, — запинаясь, произнесла Августа.
— В чем не виноват? В том, что покинул свое место в Касселе? Или в том, что докучает старому больному человеку?
Рука Августы потянулась к брошке.
— Едва ли он докучает, — сказала она.
— Фрау Гримм… — начал было Куммель.
— Я ничего не хочу слушать! Ты нас всех разочаровал!
— Нет, мама. Он не хотел ничего дурного. Он просто принес обратно сюртук.
— В надежде получить деньги за последнюю неделю? Они удержаны в качестве штрафа, ему это должно быть известно!
Августа крепче сжала брошь. Она могла лишь покачать головой. Она знала, что мать говорит так скорее из-за отчаяния, чем в силу убежденности. Мать казалась совсем маленькой, Августа никогда не замечала, насколько она мала ростом. Глаза матери обежали полутемное пространство комнаты и встретились с глазами Августы.
— Это недостойно, Гюстхен! — Мать сжала руки перед собой, словно желая согреть их. Она переводила взгляд с дочери на Гримма, потом на злополучного Куммеля. — Недостойно!
Куммель поклонился и вышел из комнаты. Августа все еще не двигалась.
— Ты знаешь, что делать, — сказала мать немного благосклонней.
— Но почему ты здесь? — Голос дочери был похож на голос расстроенного ребенка. — Почему ты так скоро вернулась?
— Я увидела его на улице. Скрывать что-то от меня — это странно, Августа. Со мной это не пройдет. — Глаза ее снова встретились с глазами дочери.
— Возможно, ему приходится действовать скрытно. Возможно, у него нет выбора. Среди нас — среди таких, как мы. Ты не думаешь, что это мы заставили его так себя вести?
— Он такой, какой есть. — Она отвернулась и сказала мягче: — И ты такая, какая есть.
— И какая же? Скажи мне, какая я! — Она бросилась к изножью кровати, остановившись в нескольких шагах от матери, голос которой дрожал.
— Мне кажется, ты запуталась. Это трудные времена для всех нас. Проводи его, Гюстхен, и возвращайся. Нам нужно поговорить.
Августа, возможно, не двинулась бы, если бы не услышала отдаленный щелчок открывающейся входной двери. Пройдя мимо матери, она увидела Куммеля в дальнем конце коридора; он уходил.
— Подожди! — окликнула она.
Он оглянулся и смотрел, как она приближается. К счастью, Гизелы не было; мать, должно быть, послала ее в церковь. Поэтому никто не видел, как она схватила руку Куммеля, втащила его обратно и захлопнула дверь. Он не сопротивлялся, только не дал двери совсем защелкнуться. А когда она поцеловала его, не уклонился, но губы его были словно неживые. Будто он боялся, что она вытянет из него душу, как в рассказанной им истории.
Недостойно. Это слово, казалось, пронзало Августу. Он покачал головой прежде, чем она отдышалась, чтобы спросить:
— Я увижу тебя снова?
Он продолжал качать головой, а ее рука, державшая его руку, сжималась все крепче. Больше ей не за что ухватиться. Она удержалась от вопроса, куда он пойдет. Это значило так же мало, как то, откуда он родом. Но не поэтому она больше не произносила про себя: «Позволь мне пойти с тобой».
Она хотела сказать, что очень к нему привязана. Но он не был ее принцем, а для ее сердца не было дома на этой карте. Это не любовь. Ради него она не вышла бы за пределы собственной жизни. Любовь снова была другим королевством. Страной, границы которой, ей, кажется, удавалось пересечь лишь на краткий миг, достаточный для того, чтобы сказать, что она там побывала. Тамошний климат и порядки ей не подходили, как не подходили они человеку, на которого она была больше всего похожа. И теперь ей надо к нему.
Ее рука выпустила руку Куммеля, нашла его пальцы и переплелась с ними.
— Спасибо, — шепнула она ему в плечо. Он в ответ легонько сжал ее пальцы. Она хотела от него услышать только одно. Но не успела задать вопрос, он ее опередил:
— Я не знаю, фрейлейн. Я не услышал ответа. Я даже не уверен, слышал ли он меня.
Она прижалась лбом к плечу. От него пахло табаком, но не таким, как раньше. Более затхлым, более дешевым. Ткань сюртука тоже была грубее. У нее закружилась голова, когда она задалась вопросом, неужели он все это просчитал: встретиться с ее матерью, удержаться от вопроса, пока не узнает, что она последовала за ним.
Она отпустила его, и он взглянул на рукав, будто на нем остался след. Он вышел через полуоткрытую дверь. Осторожный, подумала она, не скрытный, но осторожный.
