Иван Антонович усмехнулся, закурил папиросу, и внимательно смотря на карту, негромко произнес:
— А как только мы утвердимся в Палестине, то к заливу Аккаб протянем ветку конки, а вы отправите туда корабли. Вот с этого момента мы встанем твердо на Святой Земле, и я приму третий императорский титул!
Глава 13
Санкт-Петербург
Министр Коллегии Просвещения
Президент Академии Наук
сенатор, профессор и кавалер
Михаил Ломоносов
вечер 4 октября 1774 года
— Михайло Васильевич, этот вопрос даже не обсуждается! Люди из 3-го отделения приставлены к вам в качестве охранников, и отвечают за вашу драгоценную жизнь собственной головой!
Я говорил с врачами — они мне сказали еще десять лет назад, что вам нужно опасаться сквозняков и простуд. Зная ваш неуемный характер, я приставил надежную охрану, благодаря бдительности которой вы прожили девять дополнительных лет…
Император медленно прошелся по кабинету, лицо было хмурое. А ученый почувствовал себя неуютно — он пришел в очередной раз с жалобой на действия «церберов», и впервые Иоанн Антонович заговорил с ним таким непривычным тоном.
Ломоносов было вскинулся ответить монарху, но тут его сознание зацепило последние слова — «девять дополнительных лет». И академик мгновенно вспомнил, что уже осенью 1764 года его фактически выслали в солнечную Италию, вместе с механиком Ползуновым. А затем чуть ли не ежегодно, с осени до мая, он постоянно проводил время с семьей в теплых краях, но когда оказывался в Петербурге, то в доме поселялись неулыбчивые люди, как он считал из Тайной экспедиции, ненавязчивые и старавшиеся выглядеть незаметными, но на удивление внимательные.
Но вот к окнам прислуга не подходила, и тем более, никогда не открывала их, несмотря на категорические требования ученого. Попытки же самому их открыть пресекались — когда на пути вырастают два мордоворота и ссылаются на царский приказ, с ними не поспоришь.
— Я должен был умереть девять лет назад от простуды?
— От воспаления легких, Михайло Васильевич! Без антибиотиков такое заболевание неизлечимо! Также как Иван Ползунов должен был помереть от туберкулеза… От чахотки, я хотел сказать — но болезнь у него удалось придушить на первой стадии, и он с той поры живет исключительно на юге, а теперь перебрался в Крым — хотя сильно возражал. Но со мной не поспоришь — если нельзя убедить, то могу приказать ради общего блага.
— Так, интересно…
Михаил Васильевич в задумчивости покрутил головой — он привык к удивительным знаниям, которые проявлял император, привык что ли, списывая их на отточенный ум и природные дарования. Но тут оказывается дело не только в них, но и в том, что научному объяснению совершенно не поддается ни в каком случае.
И академик решительно спросил, хотя прекрасно знал, как не любит отвечать Иоанн Антонович на заданные ему вопросы личностного характера, как всегда уходит от них, или решительно пресекает.
— Вы обладаете даром предвиденья, государь? Видите грядущее, простите меня за этот вопрос?! Я помню прорицания блаженной, что были произнесены в Петербурге десять лет тому назад — и кровь тогда пролилась в каналах и реках…
— Она должна была пролиться — блаженная это видела. Так и я — вы можете представить, что за восемь лет нахождения в Шлиссельбурге я многое узрел, как во сне. Это трудно объяснить, но именно так и было. Я видел вашу смерть от пневмонии в первый год моего царствования, а Ползунова на второй — он даже работу машины своей не увидел!
Император прошелся мимо оцепеневшего ученого — Михаил Васильевич осознал, что ему сказали правду. И на душе заледенело — он должен был давно истлеть в земле, но благодаря монарху живет и вполне неплохо себя чувствует, несмотря на 63 года. Да, тяжело ощущать такое — что чудом избежал смерти и спасся благодаря заботе монарха.
— Как вы думаете, я должен был спокойно принять тот факт, что выдающийся русский ученый умрет от воспаления легких, не совершив еще много чего полезного. Охрана вас защищала и оберегала вас от сквозняков, но разве она вмешивалась в научные диспуты, где вы частенько колотили своих оппонентов, не сойдясь с ними в точке зрения?!
Император фыркнул, сдержав смех, а Ломоносов улыбнулся — действительно, никто ему не помешал избить «норманистов» в пылу академического спора и буквально «продавить» свою концепцию русской истории, к вящему удовольствию появившихся «славянофилов».
— Просто многие вещи, которые тогда видел, я старался донести до тех, в чьих руках была возможность претворить их в жизнь. Только и всего, а наука просто должна принять тот факт, что такие видения существуют, и не отвергать существование Творца!
— Ибо вначале было слово — и слово было Бог!
Император и академик дружно перекрестились на икону, а затем Михайло Васильевич осторожно спросил:
— Государь, вы сказали, что тогда видели, а это было с вами в Шлиссельбурге, ведь так?!
— Да, именно так, Михайло Васильевич — я словно получил послание из грядущего времени, и постарался привнести полезное и избежать вредоносного. Многое послужило на пользу державы нашей, но худого нам не пришлось пережить, благодаря принятым заранее мерам.
— Хорошее связано с вашими реформами…
— С нашими реформами, уважаемый Михайло Васильевич — мы все трудились на благо державы! Не нужно мне приписывать общее дело — и так святым сделали еще при жизни.
— И по праву, государь! Если бы не вы, то мыслю, не скоро бы появилась прививка от оспы, коническая пуля, система образования с новыми университетами и школами, больницы, госпиталя и аптеки. Простое и удобное обмундирование в армии и новые пушки для флота, опыты с электричеством, железная дорога с паровозами, пароходы…
— Я их сам, что ли делал?! Все было на поверхности, только человеческое мышление крайне зашорено, и не видит близкое на расстоянии. Многое из того что вы сейчас перечислили, создавалось ранее. Ведь все новое — это хорошо забытое старое!
— А что мы худого избежали, ваше императорское величество?! Если, конечно вы можете о том мне поведать.
— Почему не смогу? Вы действительно хотите знать, Михайло Васильевич? А если это очень худое, то воспримите?!
— Да, государь, скажите мне, прошу, — тихо произнес академик, внимательно глядя на исказившееся лицо императора. Иоанн Антонович помедлил немного, затем произнес:
— Чума должна была нагрянуть в семидесятом году. Москва от нее вымерла наполовину, мор прошелся по всему югу. Меры мы приняли заблаговременно, поставив карантинные кордоны по Пруту, Дунаю и Днестру — чума прошлась лишь по Валахии, затронув Трансильванию. Венгры тоже озаботились карантинами — потому «черная смерть» не перекинулась на европейские страны.
— Слава тебе, Господи!
Академик истово перекрестился, а затем посмотрел на монарха внимательно, осторожно кивнув головой.
— А еще было злосчастье?
— В прошлом году произошло бы страшное восстание крепостных, кровавый бунт по Уралу и Волге — тридцать тысяч дворян, включая женщин, стариков и детей, погибли бы от рук собственных крепостных, озверевших от отчаяния жестокостей, которые над ними творили господа. Мятеж подавили через год с невероятным трудом, буквально затопив его кровью — больше ста тысяч убитых и казненных.
Возникла долгая и напряженная паузу, теперь академику все стало ясно. Он встал с кресла и поклонился в пояс императору. Затем выпрямился, по щекам потекли горячие слезы.
— К этому все и шло, государь, при затянувшемся «бабьем царстве» — императрицы во всем потакали дворянству, раздаривая крепостных, не обращая внимания на жестокости оного сословия! Вместо того, чтобы исправлять поврежденные нравы, и нести свет образования всему нашему народу. Спасибо тебе, государь, от чистого сердца, ты прав — раб, ступивший на русскую землю, станет свободным!
