Выше водопадов стояла уже глубокая осень, приближалась зима. Деревья были одеты в алое и рыжее, на вершинах гор лежал снег. Погребальные холмы у дороги, как и в прошлый раз, окутывал туман. Халли, не оглядываясь по сторонам, подхлестнул свою лошадку.
В окнах хижины Снорри свет не горел, и когда Халли постучался в дверь, никто не ответил.
Наверное, старик был где-то в поле, обрезал свекольную ботву Арнкелевым ножом. Халли вздохнул. Еще один проступок, за который придется отвечать, когда он вернется домой.
Миновало чуть больше месяца с тех пор, как он покинул земли Свейна, однако знакомые поля казались теперь чужими. Халли не торопился, предоставив усталой лошади медленно брести вперед. На дороге не было ни души.
Когда он подъехал к Дому, уже стемнело. Северные ворота, как всегда, стояли открытыми. Халли, спешившись, завел лошадь в ворота и провел ее мимо хижин батраков на малый двор. Тут его кое-кто заметил: Халли видел, как Куги уставился на него из свинарника и как Бруси застыл у колодца. Он слышал, как его имя шелестит в проулках, разлетаясь по хижинам, где булькали над очагами горшки с похлебкой для ужина. Люди бросали свои вечерние дела и выбегали поглазеть, так что не успел он дойти до чертога, как уже весь Дом знал о его приезде, даже Гудрун-козопаска в своей крохотной лачужке за помойкой. Однако Халли не обращал внимания на всю эту суматоху. Он завел лошадь во двор, привязал ее, в последний раз вскинул на плечи свой мешок, поднялся на крыльцо и вошел в чертог, где уже зажгли вечерние огни.
Его семья сидела за столом. Старый Эйольв увидел его первым и вскрикнул, изумленно и испуганно. Потом к нему бросилась мать, за ней отец, и старая Катла, сидящая у огня, разразилась причитаниями, а брат с сестрой бесились и радовались одновременно, и все они столпились вокруг него, и безмолвие, в котором он пребывал всю дорогу, внезапно наполнилось шумом и говором, так что у Халли перехватило дыхание.
Весь Дом ликовал по поводу возвращения Халли, все люди до единого разделяли радость и облегчение его родных. Этих чувств хватило на первые пять минут; потом все усложнилось, потому что собравшиеся преисполнились гневом и негодованием.
После того как Катла рассказала об их последнем разговоре, было решено, что Халли, скорбя о смерти дяди, отправился на гору, возможно, затем, чтобы издали посмотреть на похороны. Когда он не вернулся, его отправились искать, обшарили все утесы и расселины вплоть до самой границы, и через несколько дней, когда никаких следов мальчика найдено не было, все были вынуждены скрепя сердце смириться с очевидным ответом: Халли, случайно или преднамеренно, ушел за курганы и больше они его никогда не увидят.
В Доме воцарилась глубокая скорбь. Воспоминания о Халли окутались теплой светлой дымкой: люди с грустью вспоминали, какой он был живой и энергичный, с умилением посмеивались над его выходками и, сидя вечерком за кружкой пива, рассуждали о том, какой достойный человек мог бы из него выйти. Теперь же, когда он внезапно объявился, несколько спавший с лица, но вполне живой и здоровый, светлая дымка развеялась в два счета и все наперебой принялись припоминать его многочисленные недостатки и неприятности, которые он причинял.
Мнение большинства людей Халли особо не заботило, однако негодование родных задело его куда сильнее, чем он рассчитывал. Он выложил им историю, сочиненную по пути домой, и умолк, терпеливо выслушивая их упреки.
— Ты отправился посмотреть долину? — гремел Арнкель. — Взял и отправился? Без разрешения?
— Ты побирался в Домах вниз по долине? — рвала на себе волосы Астрид. — Да ты понимаешь, какой позор ты навлек на свою семью?
— Ты, сын Свейна, отправился в люди в одежде простого слуги? — орал Лейв. — А когда она истрепалась в клочья, надел одежду слуги другого Дома? У тебя вообще гордость есть?
— Мы так плакали! — сдержанно говорила Гудню. — Мать с того дня ни разу не улыбнулась. Что ты на это скажешь, а, выродок?
На все эти вопросы Халли, когда ему давали возможность вставить слово, отвечал коротко и четко:
— Я тосковал по Бродиру. Я не мог больше тут оставаться.
Или:
— Я заботился о том, чтобы никто не узнал моего имени.
Или:
— Я считал, что недостоин носить цвета нашего Дома.
И наконец:
— Я понимаю, сколько горя вам причинил. Мне очень жаль. Но я же вернулся.
Расслышали ли его родственники хоть один из этих ответов, неизвестно; впрочем, даже если бы и расслышали, вряд ли кто-то счел бы их удовлетворительными. Этот допрос продолжался, с перерывами, в течение нескольких дней, по мере того, как его родные попеременно испытывали приливы облегчения и гнева. На Халли то орали, то обнимали его, то подчеркнуто игнорировали, то рыдали над ним — голова шла кругом. Арнкель его лупил — и не единожды, а каждый раз, как отец снова и снова осознавал всю гнусность его поведения, что случалось довольно часто.
Халли не пытался протестовать. Это было заслуженное наказание, и он это знал.
Больше всего его расстраивало поведение Катлы. В противоположность родным старая нянька помалкивала и держалась от него подальше.
— Ну же, Катла! Поговори со мной, а?
— Я целый месяц оплакивала малыша Халли. Он умер, его больше нет.
— Да нет же! Погляди, вот он я! Я вернулся…
— Нет-нет. Тот мальчик, которого я знала, не мог быть таким жестоким, таким себялюбивым, как ты. Ступай прочь, не мешай мне переживать.
И сколько он ни старался, Катла была безутешна.
А тем временем в Доме вовсю готовились к зиме. Несмотря на его чудесное возвращение, у людей хлопот был полон рот и им некогда было тратить время на мальчишку, которому надоело бродяжничать. Тучи над Домом Свейна с каждым днем спускались все ниже. Скот загоняли все ближе и ближе к троввским стенам; набивали кладовые припасами, чинили крыши и стены хлевов и конюшен. Халли занял свое место среди работников и невозмутимо взялся за дело. Вскоре люди обратили внимание, что он стал сильнее и проворнее, чем прежде, что лицо у него осунулось, а взгляд сделался стальным и жестким. Те, кто вслух возмущался его безрассудной выходкой, вскоре прикусили языки, и многие смотрели на него косо.
Однажды Халли вызвали в комнату к родителям. Арнкель, который заметно исхудал за эту осень и страдал от приступов кашля, скособочась сидел в кресле, глядя в пустоту. Мать стояла рядом; взгляд у нее, как всегда, был пронзительный.
Арнкель краем глаза взглянул на сына и отвернулся.
— Что, ты еще здесь? — спросил он. — Не сбежал пока?
— Отец, я же попросил прощения…
