— Какая глупость! — воскликнула принцесса Фарухуаз. — Царь никогда бы не стал рисковать жизнью, чтобы избавить какую-то захолустную деревушку от злого духа.
— Однако, — возразила кормилица, — этот царь поступил именно так. Не все цари столь жестокосердны, чтобы посылать других исполнить то, что тебе самому по силам.
— Ты стараешься заманить меня в сети, чтобы сердце мое размякло и мысли мои обратились бы к замужеству, — заявила Фарухуаз. — Но у тебя ничего не выйдет. Однако продолжай.
— Хорошо, — покорно ответила кормилица.
Царь Викрам взял самого быстрого коня и тотчас же поскакал в отдаленную деревню. В полночь, при свете полной луны, он оказался лицом к лицу с веталой, который висел, уцепившись ногами за ветвь смоковницы. Хотя чудище имело жуткий вид, будучи скорее тенью, нежели чем-то телесным, и приняло обличье шакала, царь Викрам обуздал свой страх.
— Тебе здесь не место, — грозно произнес царь Викрам. — Как властелин этой деревни, я повелеваю тебе вернуться в невидимые земли, откуда ты явился.
Ветала рассмеялся.
— Я не признаю никаких властелинов, — ответил он, — к тому же мне нравятся это дерево и это селение. Я полагаю остаться здесь.
Царь вытащил меч. В ответ ветала расхохотался еще громче.
— Не храбрись, — сказал он. — Я мог бы убить тебя, прежде чем ты нанесешь удар. Но поскольку ты доказал свою храбрость и упорство, я соглашусь покинуть эти места, если ты превзойдешь меня в состязании в остроумии.
— Я с радостью попытаюсь, — ответил царь Викрам.
Ветала закинул лодыжку на колено, приняв «позу висельника», как ее называют йоги, чтобы обрушить на Викрама шквал остроумия.
— Очень хорошо, — начал он. — Я — могучая крепость, закованная в камень.
Царь Викрам на мгновение задумался.
— Я катапульта, — ответил он. — Разбивающая камни и сокрушающая твердыни.
— Я лазутчик, — парировал ветала. — Нарушитель клятв, портящий орудия.
— Я невезение, — сказал царь Викрам. — Срывающее заговоры и нарушающее планы.
Ветала был приятно удивлен, что встретил сильного соперника.
— Я удача, — заявил он, — я венчаю везение судьбой.
— Я свободная воля, — отвечал царь Викрам. — Я своим выбором бросаю вызов судьбе.
— Я вышняя воля, — провозгласил ветала, — для которой выбор и судьба суть одно и то же.
— Я — своя суть, — объявил царь Викрам. — Единственное, что могу отдать по воле случая или судьбы.
Ветала молчал. Он вытянул ноги и оказался на земле напротив царя Викрама.
— Ты очень умен для человека, даже слишком, — произнес он. — Ты победил, но этим самым загнал себя в ловушку. Кажется мне, ты знал, что так случится.
— Я был готов к этому, прибыв сюда, — с достоинством ответил царь. — Иначе я даже бы не отправлялся в путь.
— В таком случае ты столь же честен, сколь и умен, — заметил ветала. — Жаль, что ты мне попался.
— Ты сдержишь свое обещание?
— Даю тебе слово. Я покину это селение и никогда сюда не вернусь. Но и ты тоже.
Царь Викрам снял перевязь с мечом и привязал ее к седлу своего коня. Затем он свистнул, и скакун помчался к дороге, ведшей в столицу царства. Викрам снова повернулся к ветале.
— Делай то, что ты намерен сделать, — произнес он.
— Прекрасно, — отозвался ветала. — Я воздаю тебе честь, царь Викрам, как и все племя мое, ибо ты выказал истинное благородство: желание пожертвовать главнейшим из того, чем владеешь, ради блага ничтожнейших из подданных.
С этими словами ветала вселился в тело царя Викрама и принял его облик. Верный своему слову, он покинул селение и отправился на запад, в земли хиксосов, ныне известных как арабы.
С той поры память о царе Викраме чтят как джинны, так и люди, и с его именем связано множество сказаний.
— Просто смешно! — воскликнула принцесса Фарухуаз, откидываясь на подушку. — Великий царь сгинул зазря, всего лишь ради того, чтобы ублажить каких-то селян, которым бы вполне хватило обычного изгоняющего духов заклинателя. Благородство здесь явно преувеличено.
— Возможно, — отвечала кормилица. — Однако с другой стороны, Викрам мог бы сыграть куда более значительную роль как ветала, нежели как царь. Поступить правильно и поступить умно — не всегда одно и то же. Все ведомо лишь Аллаху, и он создал мир с тремя невидимыми частями.
* * *
Алиф закрыл книгу со смешком, который даже ему показался истеричным. На него вдруг навалилась смертельная усталость пополам с головокружением. Слишком поздно сражаться с верой или неверием; он был выжат как лимон. Алиф свернулся калачиком и наконец провалился в сон.
Ему снилось, что он бредет по пустыне. Его окружали дюны желтовато-молочного цвета, а на небе не было ни звезд, ни луны. Он шел по дороге, по построенному на насыпи шоссе, которое вело на запад от Города к нефтяным полям. Однако в какой-то момент он заблудился, и теперь там, куда он шел, исчезли даже огни Нового Квартала. Глубокой ночью песок становился холодным, как лед. Алиф брел босиком, и пустыня буквально высасывала тепло сначала из ступней, потом из лодыжек и голеней, пока его ноги не окоченели до колен и он не начал волочить их, словно лунатик.
Он кого-то ждал. Она появилась на кромке бархана. Лицо ее скрывал никаб Интисар с оторочкой из черного янтаря.
— Принцесса!
Алиф изо всех сил замахал руками; он сомневался, что сможет подняться по склону бархана на вконец окоченевших ногах.
Принцесса Фарухуаз обернулась и посмотрела на него, ее глаза сверкнули — она его узнала. Затем она грациозно скользнула вниз. Она также была босиком, ее ступни отливали золотисто-белым цветом.
— Ты во многом ошибаешься, — обратился к ней Алиф. — Со сферой можно произвести те же операции, что и с прямой.
Она покачала головой. Бусинки на ее чадре мелодично звякнули.
— Я смог бы это сделать, — с жаром продолжал Алиф, начиная терять терпение. — Моя программа превзошла бы твою книгу. Я знаю все нужные коды, хотя и не до конца понимаю их.
Она рассмеялась холодным и сухим, как песок, смехом.
— И мы вовсе не такие, — сказал Алиф. — Для Интисар я бы сделал все что угодно. Для меня ее любовь была, как три кебаба с кунжутом и красным перцем. Я никогда не принимал ее на веру. Никогда.
— Ты всегда говоришь о ней, когда я пытаюсь поговорить о чем-то еще.
Алиф с изумлением осознал, что женщина под чадрой — это Дина. Ступни, видневшиеся из-под подола, минуту назад светившиеся золотисто-белым, теперь стали цвета красной меди.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он, окончательно сбитый с толку.
