не должно сорваться с твоих уст. И даже тень призрачной эмоции не должна промелькнуть на твоём лице.
Уголок её губ дёрнулся немного игриво. Мы играли в подобные игры на протяжении всего нашего брака. Игры касаний, где вздох наказывался поцелуем, и даже проигравший был в восторге от поражения. Индиго всегда была искуснее в таких играх. Я всегда слишком желал дотронуться до неё, слишком желал проиграть.
– А если я это сделаю?
– Тогда ты должна будешь поведать мне, где хранишь все свои тайны.
Она могла бы уйти. Могла бы отказаться. Но вместо этого замерла, выдержав мой взгляд. Повернула своё обручальное кольцо – простой железный ободок.
– Ты солгал, – безучастно сказала она. – Ты говорил, что сумеешь прожить, не зная. Ты принёс обет.
– Это не было ложью, – ответил я. – И мой обет предназначался женщине, а не невесте из цветов, какой бы прелестной я ни находил её.
«И как бы сильно её ни любил».
Я видел, что удар пришёлся точно в цель, по тому, как напряглись губы Индиго. Но она не вздрогнула, лишь кивнула со сдержанным одобрением. Мы создали для нас целый мир, и хотя я намеревался уничтожить его, я собирался следовать его правилам.
– Что ж, давай сыграем в игру, муж, – сказала она, потянувшись за бокалом с вином. – Начинай свою сказку.
Индиго замерла. Перья вокруг её шеи подрагивали, хотя ветра не было. Она предупреждала, что, когда я узнаю её тайны, это уничтожит нас, и потому я перековал свои слова в нож и начал рассказ:
– Однажды давным-давно жил король, и он пообещал своей умирающей супруге, что не женится ни на одной женщине, если только та не будет равна ей по красоте. Прошло время, и единственной, кто соответствовал данному описанию, оказалась его собственная дочь.
Комната Тайн по-прежнему любила Индиго. Набрасывала защищающие тени на её лицо, открывая лишь подрагивание перьев. Такой я узрел её впервые, в апартаментах в Париже, когда она казалась женщиной, сотканной из квадратов света. Индиго сделала глоток вина, а я продолжал:
– Отчаявшись сдержать ухаживания своего отца, принцесса попросила у него три платья. Одно – золотое, как солнце, другое – серебряное, как луна, третье – сияющее, словно звёзды. А последним, конечно же, была мантия из пёрышек и шкурок всевозможных птиц и животных, населявших королевство. За ночь до свадьбы она накинула мантию из всевозможных мехов, обмазала лицо сажей, чтобы стать невидимой, и сбежала, пока не обрела убежище во дворце другого короля. Молодой король пожалел её за жалкий вид и согласился дать ей работу. А поскольку имени у неё не было, её называли Аллерлейраух [22].
Бокал вина задрожал в руке Индиго. Мы танцевали вокруг истины, которую оба знали, осторожно стараясь не наступить на края, но на следующих словах я открыл свои карты:
– Или, в зависимости от версии сказки, её звали Кошачья Шкурка.
Глава двадцать седьмая
Лазурь
Мне хотелось верить, что Тати прокляла меня.
До нашей трансформации в новых нас оставалось меньше месяца, а тёмное пространство внутри меня росло. То и дело я заглядывала за край и разглядывала все те вещи, которые забросила туда, – конверт и информацию по банковскому счёту от матери, брошюру из колледжа, которую спрятала под бугристым матрацем в доме Юпитера, вкус чая, что теперь был мне отвратителен.
Я знала, что скажет Индиго. Это было поведение Сьюзен Изгнанницы, и его нужно прекратить. Я не хотела оказаться по другую сторону двери, наполненной светом, и знать, что та навсегда для меня закрыта. Я почти боялась входить с ней в Иной Мир – с ужасом ждала, что стоит переступить порог, и я загорюсь, – и потому я испытала настоящее облегчение, когда Индиго провозгласила, что больше мы не должны туда ступать.
Мы только вернулись из школы. В Доме было тихо, значит, Тати спала под действием сильных успокоительных, которые она хранила на прикроватной тумбочке. Теперь, когда Домом заправляла Индиго, здесь все казалось более пустым. Она сохранила лишь половину персонала, и больше в вазах не было свежих цветов. Заострённые кремовые свечи, которые так любила Тати, больше не зажигались на ужин, и никто больше не пополнял хрустальные вазы в гостиных, полные трюфелей в разноцветных обёртках.
– Иной Мир? – спросила я, глядя дальше по коридору, но Индиго поймала меня за руку.
– Не сегодня.
В тот день Индиго облачила нас в волшебство – чёрные платья с высоким воротом и длинные шали с серебристыми блёстками, отражавшие свет, когда мы двигались. Мы втёрли глиттер в наши веки и скулы. В школе это выглядело глупо. Мы блестели под флуоресцентными лампами, а в моих волосах запутались блёстки. Но в Доме Грёз она выглядела провидицей, и я чувствовала, как воздух вокруг нас меняется, когда она произносила слова, обретавшие вес пророчества:
– Мы должны дать ему время подготовиться для нас.
Пару часов спустя я собрала вещи в рюкзак, чтобы переночевать в доме матери. Индиго привалилась к стене. Выражение её лица скрывали тени, отбрасываемые огнём в камине.
– Тебе как будто хочется вернуться туда, Кошачья Шкурка.
– Нет, – ответила я, ощетинившись, когда она снова использовала это прозвище.
– Снаружи холодно. – Индиго поднялась с дивана и направилась к настенной вешалке, сняла оттуда одну из серебристых норковых шуб Тати. – Вот, возьми.
– Да всё нормально.
– Знаешь, если наденешь шубу, в самом деле будешь как Кошачья Шкурка, – заметила она.
Это прозвище было клинком, направленным точно в цель, но всё же, когда я посмотрела на Индиго, то не увидела в ней злобы.
– Ты же знаешь, я не хочу ничего общего иметь с Кошачьей Шкуркой.
Она сморгнула, слишком сонная, чтобы сверкнуть глазами.
– Не знаю почему. Это ведь доказывает, что ты родом из сказки. А значит, наверное, и Юпитер родом из сказки.
И хотя я не видела его несколько недель, его имя вернуло маслянистые воспоминания. В прошлый раз, когда мы виделись, я уронила вилку после обязательного ужина в присутствии матери.
А когда потянулась подобрать её, то почувствовала, что Юпитер прижался к моей спине.
– Извини, принцесса, – сказал он, и каждое слово липло к моей шее. – Врезался прямо в тебя. – Его руки поползли к моим бёдрам, а голос проник туда, где ему было совсем не место. – Ты такая неуклюжая малышка.
Я призналась во всём этом Индиго вскоре после того, как мы закопали наши зубы в землю. Мы лежали в её постели, и моя боль лежала между нами, а я тряслась от усилий,
