Она снова огрела ладонью своего коня, но на этот раз со всей силы, и стремительным галопом унеслась за излучину реки.
— Вот, зараза, — не без восхищения сказал ей вслед Олег. — Не женщина, а удав. Выдавила до капли — и даже спасибо не сказала! Нет, не хотел бы я оказаться среди ее дворни…
Пожалуй, что-то вроде обиды он все-таки испытал. Но ее внезапная выходка самодовольной боярыни чудесным образом развязала ему руки. Он обладал двумя лошадьми, небольшим припасом, деньгами для дороги. Но самое главное — не имел никаких обязательств. В этот раз болтливый язычок оказался диво как на замке.
— И все равно зараза, — так же беззлобно повторил Олег, разделся, сбежал по берегу и ухнулся в воду. Немного освежившись, он собрал в дорогу лошадей, оделся сам, поднялся верхом и повернул в противоположную от усадьбы Колпь сторону.
Для человека, привыкшего ежедневно принимать душ с утра и после работы, довольно трудно находиться в пути куда как больше полумесяца. Особенно, когда даже искупаться удается только через три дня на третий, а переодеться и вовсе невозможно. Но теперь он был свободен, как весенняя птица, и мог делать то, что заблагорассудится, не подчиняясь нуждам пути или потребностям всякого рода бояр, воевод и князей.
Миновав Бахтине на рысях, на ближайшем распутье он повернул направо и часа за два добрался до очередной деревеньки. Причем достаточно большой — дворов десять, не менее. Решив, что от усадьбы вероломной любовницы он уехал уже достаточно далеко, Середин выбрал двор побогаче — с забранными слюдой окнами, резным крыльцом, тремя сараями, с высоким, прикрытым деревянной крышкой, стогом за изгоролью и новеньким овином на огороде, — спешился, постучал, зажав кистень в кулаке, в ворота. Вскоре скрипнула дверь, на крыльцо вышел морщинистый, но еще крепкий с виду старик с тоненькой седой бородой, одетый, как и положено простому мужику, в полотняные рубаху и штаны.
— Чего надобно, калика перехожий? — с хрипотцой спросил он. — У нас ныне не до песен.
— Я калика? — изумленно приподнял брови Середин. — Ты чего, отец? Шутишь так хитро?
Старик перевел взгляд с гостя на коней за его спиной, испуганно вздрогнул:
— Ой, прости, богатырь. Годы мои не те, и глаза не те стали.
— Чего там, деда Буня? — следом за ним выглянула женщина лет тридцати, вся распаренная, в кожаном фартуке и с засученными на рубашке рукавами. Заметила Олега, кивнула: — Здрав будь, мил человек.
— И вам всего доброго, — кивнул Середин. — Что это за селение такое?
— Клюшниково соседи кличут. Никак, ищешь кого?
— Да вот хотел бы поесть сытно. Мясца жареного, хлебушка свежего. Капустки там, грибков соленых. В баньку бы сходить хотел, да чтобы тряпье мое кто-нибудь постирал. Поспать бы хотел. От души поспать, дня три.
— Тебе тут, что, мил человек, — опешила от подобной наглости женщина, — постоялый двор, что ли?
— А я думал, серебро не только на постоялых дворах любят, — усмехнулся Середин и выложил на перила крыльца приготовленную монету.
— Мало, — моментально отреагировал старик. — За три дня три деньги с тебя спрошу.
— Деда! — укоризненно воскликнула женщина.
— Ты, хозяин, — наклонился вперед Олег, — гостя-то сперва напои, накорми, баньку стопи да спать уложи. А уж потом остатки и спрашивай. И он подвинул монету к старику.
— Ты ворота-то отвори, Любава, — сказал дед Буня, сграбастывая серебро. — Коней прими у человека. В погреб сбегай да за водой для бани. Горницу освободи.
Женщина, оправив платок, спустилась с крыльца, чем-то загрохотала. Одна из створок поползла в сторону.
— Мяса я могу токмо тушеного из погреба принесть, — со вздохом сообщила она, забирая поводья. — Но есть щи, горячие, сегодняшние. В печи еще. А баня…
— Не все сразу, Любавушка, — остановил ее Олег. — Я сейчас переоденусь, одежду старую отдам, а сам на сеновал пойду. Забыл уже, когда в последний раз высыпался. Как проснусь, так об остальном и поговорим. Сеновал-то есть у вас?
— Знамо есть, мил человек, — кивнула женщина. — За домом, над хлевом мы его сделали.
— А зовут меня Олегом, — добавил Середин. — Впрочем, неважно.
Он отошел за угол, скинул грязную одежду и, развязав суму с последней чистой рубашкой, накинул ее сразу и вместо верха, и вместо низа — благо она была до колен. Снятое отдал Любаве, а потом, найдя хлев, забрался по приставной лестнице под крышу и глубоко зарылся в ароматное сено.
* * *
Проснулся ведун от плавного нагревания привязанного к запястью креста. Рука привычно скользнула к рукояти сабли — но тут что-то зашевелилось в носу, Олег чихнул и открыл глаза. Прямо перед ним стоял очень низенький, мохнатый человечек в полотняной курточке, но без штанов, с остроконечными ушами и большими круглыми глазами.
— Вставай, надоел, — сказал человечек и юркнул в сено, растворившись, как и не было.
Середин сладко потянулся, передернул плечами, выглянул наружу. Солнце, похоже, только-только перевалило зенит. По двору под лестницей бродили курицы, на натянутой к ближнему сараю веревке болталась его одежда, начиная с джинсов и заканчивая трусами. Хлопнула дверь. Любава, с подоткнутой юбкой, торопливо пересекла двор, взяла бадью с водой, повернула обратно.
— Хозяйка, — окликнул се Олег, выбираясь на лестницу. — Что-то я смотрю, и пары часов не проспал, а живот подвело — сил нет.
Женщина уронила бадью на землю и принялась хохотать. Да так заливисто, что ведун и сам невольно улыбнулся.
— Ой, уморил, мил человек, два часа… Как тебя, Олегом кличут? Ровно день и ночь ты проспал, да еще с избытком.
— Зато хорошо выспался, — суровым тоном отрезал Середин.
— И то верно, — утерла слезы хозяйка. — И одежа твоя, почитай, высохла. И баня готова. Токмо затопить осталось… Ой, уморил. Дед как в воду глядел. Погодь, говорил, не затапливай. Пущай поперва проснется. Так и не дождались, спать пошли все.
— Кормить будут? — остановил ее излияния Олег.
— А как же, гость дорогой. — Любава, окончательно успокоившись, вновь взялась за бадью. — Каша есть с кабанчиком тушеным, мясная. Репа пареная, вестимо. Щи остались. А насчет мяса жареного муж спросить велел. Можно курочку ощипать, можно баранчика зарезать. Чего лучше?
— Курицу, — стал решительно спускаться Середин. — А пиво есть?
— Мед хмельной. Сейчас, огонь в бане разведу и принесу…
Спустя четыре часа Олег, распаренный после бани, сытый и слегка пьяный, блаженно сидел на лавочке, подставляя свое розовое чистое тело вечернему солнцу. Рядом стояла кадка с жидковатым хмельным медом и плавающим внутри ковшом. Только человек двадцатого века способен понять, какое это наслаждение: протопленная березовыми дровами банька, влажный квасной пар, а потом — полный покой, чистый воздух, легкий ветерок, никаких звуков, кроме пения птиц и целое ведро пива, которое можно черпать ковшом, как нефть из моря после аварии супертанкера.
