— Так она что, жива?! — оцепенение слетело с Аммара.
— Это значит, что она не отомщена, — поправил его Тарик. — И ее могила заброшена — а духи аль-самийа очень не любят, когда так происходит. Пообещай мне, кстати, что когда все-таки соберешься и отрубишь мне голову, потом будешь приходить к моему надгробию с хлебушком и винишком. Айран не носи, я его терпеть не могу.
— Хватит ерничать, — с сердцем сказал Аммар. — Мне не до шуток. Так эта аураннская княгиня, жена Джунайда — мстит? Мстит Умейядам?
— О, по законам Сумерек это никакое не мщение, — Тарик снова улыбнулся, еще страшнее прежнего. — Если бы она мстила как положено, она должна была бы вытащить из-за дверей Прощения всех умейядских баб, посадить их в клетку, отдавать на потеху мужчинам… Да, кстати, забыл — забрать у них детей, но время от времени приводить их к клетке повидаться с мамой. Ну и еще время от времени колотить их, и, в конце концов наскучив забавой, позабыть про них на несколько месяцев. А потом где-нибудь зарыть — подальше, чтобы могилка глаз не мозолила. Вот это, Аммар, было бы мщение — настоящее мщение, которым по законам Сумерек положено рассчитываться с врагом. По меркам Ауранна Тамийа-химэ — просто посвященная в храме богини милосердия.
Помолчав некоторое время, халиф обернулся и крикнул:
— Позовите смотрителя дворца! И пусть он приведет каменщиков с кирками и лопатами!
А потом очень серьезно посмотрел Тарику в глаза и сказал:
— Ты рассказал мне страшные вещи. Мне стыдно за моих соотечественников. И я, как повелитель аш-Шарийа, сделаю все, чтобы между нами и родом княгини Тамийа-химэ не осталось обид и дел кровной мести. Я благодарен тебе, Тарик, за то, что ты раскрыл мои глаза свету правды.
И низко, коснувшись лбом ковра, поклонился сидевшему перед ним нерегилю.
…Кирпичи обваливались с глухим стуком, в отверстии клубилась пыль от раствора — серовато-желтая дымка не давала увидеть внутренность комнаты.
Полуголые каменщики, то и дело утирая лица, молотили в стену кирками. Кирпичи, видно, клали не на совесть, а наспех, и они вылетали, как плохие зубы.
Вскоре от стены остались лишь два неровных нижних ряда кладки. Пыль стояла в проеме долго, и ее не подсвечивал изнутри дневной свет — окна в комнате были тоже заложены камнем.
Смотритель дворца приказал принести и зажечь лампы и факелы.
Вскоре за развороченной кладкой вырисовались перекрестья кованой узорной решетки — она перегораживала комнату от стены до стены. Узкая дверца, покосившись, повисла на петлях. За ней стояла непроницаемая пыльная тьма. Пахнуло поистине вековой затхлостью и плесенью.
Люди, переминаясь с ноги на ногу, опасливо тянули шеи и прищуривались, пытаясь хоть что-то разглядеть в чернильном мраке. Зайти не решался никто.
— Тарик, — позвал Аммар, обернувшись к раскрытым дверям в покои напротив. — Разрешаю выйти.
Самийа по-кошачьи выглянул из комнаты — и тут же оказался у кучи битого кирпича.
— Ты хотел осмотреть это место? Осматривай.
Аммар сделал приглашающий жест.
Тарик взял лампу из рук невольника и потянул перекошенную дверь решетки на себя. С царапающим слух скрипом она подалась. Высоко подняв ярко горящий светильник, нерегиль шагнул в чернильную тьму.
И тут же остановился, как вкопанный. Лампа как-то притухла во мраке, освещая лишь руку, свисающий рукав и голову самийа.
— Тарик?.. Тарик?
Не получив ответа, Аммар шагнул вперед. Рука нерегиля задрожала, лампа плеснула маслом — и ушко ее ручки выскользнуло из пальцев самийа. С глухим звяком шлепнувшись наземь, светильник зашипел и потух в густой пыли.
Нерегиль стоял, склонив голову и не трогаясь с места. Потом пошатнулся, закрыл лицо руками и упал на колени — прямо в скопившиеся на полу грязь и мышиный помет.
— Тарик?..
Нерегиль молчал и не двигался.
— Тарик, что там?
Самийа медленно опустил руки, повернул к людям бледное, искаженное горем лицо и тихо-тихо сказал:
— Как же вас земля-то носит, а?..
Порог зловещей комнаты Аммар переступил не без опасения. Он ожидал увидеть там все, что угодно: скелеты, сгнившие трупы, орудия пыток, отсеченные руки и ноги, черепа, оковы с шипами…
Но в комнате не было ничего — вернее, почти ничего. На полу — истлевший до дыр ковер да грязные подушки. Какие-то посеревшие от времени и пыли скомканные ткани. Деревянный ларь с распахнутой крышкой — пустой, с мышиными костями внутри. Почерневшая медная тарелка и поваленный на бок такой же кувшинчик с вытянутым носом. Все. Впрочем, когда Аммар уже собрался развернуться и выйти, ему показалось, что на ковре лежит девственно-белое пушистое перо. Сморгнув и помотав головой, он снова посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел.
А Тарик ушел к себе, не оборачиваясь и не проронив больше ни слова. Когда Аммар заглянул к нему и попытался спросить, что такого он там увидел, нерегиль посмотрел на него широко раскрытыми, как у покойника, глазами и с трудом выговорил:
— Уйди отсюда…
Аммар ушел.
Уже потом Яхья объяснил ему, что Тарик своим вторым зрением видит многое, не доступное смертным. Видимо, перед ним витали, как взбаламученная пыль во вскрытой гробнице, самые страшные мгновения жизни несчастной аураннки. Всякое событие, учил Аммара старый астроном, оставляет после себя видения и звуки, как испеченный хлеб — запах. Нерегиля, видать, обдало нешуточным смрадом преступления трехсотлетней давности — не зря он отказывался говорить с людьми еще три дня.
А потом вдруг поднялся и побежал вниз по ступеням, обгоняя шарахающуюся прислугу и оборачивающихся царедворцев.
Старший катиб обретался в большой круглой комнате с восемью нишами-арками по стенам. Башшар ибн Хазим оказался довольно представительным мужчиной во цвете лет, полным, курчавобородым и румяным. Поглаживая роскошную, пышную, крашеную хной бороду, он сидел за низким столиком для письма из красного дерева и выводил изящную букву за изящной буквой — знаменитым древним уставным письмом Умейядов. Завидев Тарика на пороге своей вотчины — чисто выметенного, хорошо проветренного хранилища рукописей, — он встал из-за стола и отдал низкий поклон. Тарик сел напротив и поклонился в ответ.
— Я нашел то, о чем ты спрашивал, сейид, — широко улыбнулся ибн Хазим. — Это оказалось нелегко — но и не сложно. Нужно лишь было знать, где искать.
Тарик улыбнулся в ответ — он был бледен как смерть, и оттого улыбка казалась вымученной. Впрочем, ибн Хазима трудно было обескуражить. Катиб продолжил:
— Я сразу решил заглянуть в ларец с завещанием достойного Сахля аль-Аттаби. И обнаружил в нем двойное дно…
