Сверху меня накрыло одеялом, и, уже засыпая, я услышал, как он говорит негромко:
— Я все объясню, Чарли, обязательно объясню, только не сейчас…
* * *
Во сне мне снилась Джой.
Я нахожусь на поляне, в парке, что был на территории "Нового дома", и ясный солнечный свет пробивается через густую хвою старых лиственниц. Стоит лето. Я никогда не бывал в школе летом, но точно знал, что все так и должно быть: перестук дятла в прозрачной тишине, запах хвои и молодой травы, и чьи-то легкие шаги.
Джой появляется из-за деревьев, одетая лишь в синий купальник, так идущий ее глазам. Я ловлю себя на мысли, что не могу отвести от нее глаз, и начинаю густо краснеть.
— Что, Чарли? — спрашивает она. В светлой тишине, что нас окружает, ее голос звенит как серебряный колокольчик.
— Н-ничего… — запинаясь, отвечаю я, — Ты — красивая.
— Ты, наверное, шутишь, — она кружится в танце без музыки, и длинные волосы задевают мое лицо. Мимоходом я успеваю ощутить их запах — яблочный цвет и свежий, почти неуловимый аромат мяты.
— Не шучу, — отзываюсь я. В пустынном парке мой голос отзывается тихим эхом.
Она оказывается совсем близко, так, что я могу слышать ее легкое дыхание, чувствовать теплоту ее кожи…тянусь губами к ее губам…
Проснуться меня, конечно же, угораздило на самом интересном моменте. Конечно же, я прекрасно знаю, что это такое. Первые эротические сны я начал видеть еще года два назад, и ими меня удивить было трудно — когда живешь на улице, тебе быстро и в простых словах рассказывают, что такое сексуальное влечение, а уж что такое первые подростковые сны — и говорить нечего. Только на сей раз все было по-другому…чище, что ли. Мне хотелось просто поцеловать ее, быть с ней рядом, только и всего.
Несколько минут я все вспоминал подробности сна, закутавшись в одеяло, но потом меня отвлекли чьи-то голоса. Когда проснулся, дверь в каюту была открыта, через проем в комнатку проникал свет, и я слышал, как Синклер о чем-то громко спорил с каким-то мужиком, насколько мне помнилось по голосу — старпомом "Квебека". Я прислушался к разговору, благо особо стараться было не нужно — эти двое кричали друг на друга до хрипоты.
— Пол, это глупо! Мы не можем рисковать всем только потому, что в тебе вдруг проснулись отцовские чувства!
— Мальчика нужно отправить на Землю, и я приказываю, — голос Синклера стал жестче, — понимаешь, ты, Антон, приказываю, а не прошу, организовать флайер и отправить Чарли на Землю.
Я приподнялся на локтях и всмотрелся в мелькающие в дверном проеме тени.
— Ты осознаешь тот факт, что на Земле он сразу же расскажет властям о том, что он здесь видел и слышал? Капитан, не обижайся, но этого пацана я бы тем более запер и не выпускал до самого конца всей этой истории. Ты же видишь, что мальчишка испорчен улицей, что ему нельзя доверять!
Раздался громкий стук, будто откатился в сторону стул, и я услышал стальной голос капитана:
— Не смей так о нем говорить!
— Это абсурд! Шесть лет работы — твою мать, шесть лет! — ты готов псу под хвост пустить из-за какого-то паршивца! — старпом явно решил перейти на ультразвук, и Синклер закрыл дверь. Я встал, чувствуя, как в голову отчетливо долбится парочка упорных дятлов, но любопытство пересилило даже самое жесточайшее похмелье за последние полгода. Закрытая дверь приглушала звуки, но разговор велся на повышенных тонах и я, привалившись к стене, мог слышать, как Антон продолжает орать. — И когда? За считанные дни до операции!
— А что ты предлагаешь, оставить его здесь и рискнуть его жизнью?
— Мы все тут рискуем! Тогда какого хрена ты волок его сюда из Чикаго? — задал старпом резонный вопрос. Я перестал дышать, вслушиваясь в голос капитана за стеной.
— Да потому что я собираюсь его усыновить! — рявкнул Синклер, и я на минуту забыл, что такое дышать.
Гулкая тишина перемежалась лишь ударами сердца, как бывает, когда ныряешь на небольшую глубину и не слышишь ничего, кроме стука пульса.
Один.
Два.
Три.
Прорычав многоэтажное ругательство, я рывком поднялся с пола и нажал кнопку открытия дверей. Апатия, наступившая после того, как я напился, превратилась в бешеную неконтролируемую злость.
Выражение лица Синклера мне прочитать было сложно, но вот "а я же предупреждал" от старшего помощника спутать с чем-либо было нереально. Именно этим взглядом чаще всего награждали Риди директора тех школ, куда его вызывали, дабы выдать меня на поруки после какого-нибудь особенно громкого происшествия. Происшествий на моей памяти было много.
— Чарли, иди спать, — начал было капитан. Я вскинулся:
— А не пойди бы вам… — уточнение места, куда мог направиться Синклер, заставило старпома фыркнуть (уж теперь-то он точно не сомневался насчет моей испорченности), — Как же я вас всех ненавижу, — с чувством сказал я и вылетел из капитанской каюты.
Это было… мерзко! Это было подло! Черт, как же я не люблю, когда кто-то действует за моей спиной, это же предательство, в конце концов!
Меня душила обида, но, только добежав до своего последнего оплота — библиотеки, я осознал, что обидеть может только человек, который тебе дорог. Это было самое плохое.
Я уважал его.
Синклер был псих, чокнутый, чертов придурок, но за последние месяцы я, кажется, к нему привязался. Это было ненормально.
Я где-то слышал или читал про "стокгольмский синдром", когда заложник начинал испытывать к тому, кто его захватил чувство привязанности, но ведь это же было не то? Если честно, я запутался и разозлился, и, к тому времени, когда в библиотеку вошел капитан, я разгромил пару книжных полок, и уже собирался устроить диверсию, расколотив к чертям иллюминатор, но инженеры, строившие "Квебек" уж такую-то мелочь как крепкие стекла, предусмотрели.
— Совсем необязательно устраивать разгерметизацию, — усмехнулся Синклер, стоя в дверях, — Все равно не получится.
— Катитесь в…
"История Северной Америки в период с 16 по 19 века" полетела в дверной проем, описав красивую дугу. Капитан ловко увернулся.
— Поговорим?
— О чем? О том, что собираетесь меня усыновить? — поинтересовался я с издевкой, — Так вот, рад вам сообщить — ни хрена у вас не выйдет! Я лучше удавлюсь!
— Мальчик, послушай меня…
— И не собираюсь! — следующий увесистый том расколотил стоявшую на полке вроде как для украшения не то вазу, не то просто абстрактную скульптуру (она давно мозолила мне глаза, и, не будь я сейчас настолько зол, я бы поаплодировал собственной меткости), — Убирайтесь!
— Чарли, я понимаю, что ты обиделся, но…
