– Фауна уже покорена, – хмыкнул капитан.
Покоренный меж тем принялся за другую руку. Алесса мило улыбнулась, но, по правде говоря, ей было неловко.
– Кстати, я купил коня! – Хозяин гостиницы оставил руку в покое, и знахарка спешно ее прибрала. – Чистопородный минорский скакун! Настоящий ураган! Дом я построил, так что осталось жениться и можно спокойно помирать. Но пока до поминок не дошло, приглашаю всех обмыть коня за счет «Пеликана», а на шакала просто не обращайте внимания.
– Он поклялся, что не женится, покуда не заседлает минорца, – шепнул Налим. – С той поры лет тридцать минуло.
Алессе было уже все равно, что и за чей счет обмывать: кольцо настойчиво звало на северную окраину столицы. Хотелось скорее бросить вещи, посидеть на дорожку с новыми друзьями и отправиться на встречу со старым, самым близким. Близость этой встречи опьяняла не хуже темного орочьего «Янтаря».
«Виллька-то небось соскучился по кружке с шапкой», – посочувствовала аватару Алесса, когда перед ней поставили кубок легкого вина. Пиво, по заверениям самого же хозяина, скадарцы варили отвратное, зато в изготовлении виноградных нектаров могли потягаться с эльфами. Кроме знахаркиных спутников, от уличного зноя в зале спасалось всего пятеро человек, среди них двое краснокожих ильмаранцев. Прохладный напиток, прохладный воздух с цитрусовой отдушкой, мраморный фонтанчик в центре зала… Все замечательно, если б еще было потише. Упомянутый хозяином шакал оказался тощим, длинным как жердь парнем, замотанным аж в три простыни: красную, желтую, зеленую. Льняные, по пояс, волосы были перехвачены на лбу плетенным косицей ремешком. В угоду заморским гостям менестрель старательно гудел на межрасовом, терзая разлаженную лютню:
И подошел он к пещере сырой и зловонной,
Пикою трижды ударил о камень замшелый,
Снял турий рог, что Иллада-богиня дарила,
Рог тот поднес он к устам, зычный гул порождая:
«Был твой отец каракатом, а матерь медузой,
Сестрами звал ты улиток, а братьями гадов,
В жены ты взял камбалу, что по дну стелет брюхом!
Выйди на бой, темной Бездны гнилая отрыжка!!!»
Знахарка огляделась, не поперхнулся ли еще кто-нибудь, кроме нее. Но остальных едал и пивал, похоже, не смущали проделки Бездны, либо народ был к ним привычен.
– Это ваше… народное творчество? – Алесса пыталась быть сама любезность, хотя от «отрыжки» корежило.
– Угу. Сто и один подвиг Триганимеда, славного героя Тверди, Неба и Бездны.
– А это который?
– Второй. Битва с тысячеглазым крабом, – проскрежетал зубами сан Альт. – Этот шакал здесь с утра воет. Всё ждем, когда же охрипнет. Ильмаранские гости вон поспорили, да, по-моему, уже оба проигрались.
– Бдэннь!!! – надрывалась лютня, силясь перешуметь солиста, но тот не сдавался:
Зашевелился тут краб во пещере зловонной,
Клешнями лязгнул, металлом ее наполняя,
И говорит темной Бездны гнилая отрыжка,
Тысячей глаз в тихом бешенстве грозно вращая:
«Был твой отец смертным червем, а матерь мокрицей!
Блох ты звал сестрами, а скарабеев – братьями,
С мухой бескрылой возлег ты на брачное ложе,
Прочь уходи, пока цел, таракан скудоумный!»
Алесса невольно зауважала фольклорного монстра: тот, по крайней мере, хамил изящнее.
– Оригинальная баллада.
– Вольный перевод эпоса, его собственный. Этот дармоед каждый день сюда ходить повадился, – пожаловался хозяин. – Треть постояльцев уже разбежалась по конкурентам, половина оставшихся на взводе. Но я вам скидочку за неудобства…
«По свету бродишь, мирянам злочинствуешь бедным, алчущим взором во скорбь и смятенье ввергая!» – стращал эпический герой.
– Почему дармоед? – спросила Алесса, отложив вилку с бесплатной креветкой.
– Ждет, когда его пригласят за стол – только тогда затыкается. А лопает, как верблюд из рейда, не смотрите, что ледащий. О-о, горе мне, горе и убыток!
«Сколько пожрал, но ворчит в ненасытной утробе!»
– А вы его… помидорами! – посоветовала Алесса. В Неверре за такое творчество не то что помидорами, стульями закидали бы.
– Нельзя! – ответил Китобой за приятеля, жестоко расправлявшегося с цыплячьей ножкой. – Лары-заступники Катарины-Дей – Иллада и Байхос, так последний покровительствует виноделам и менестрелям. Гневить богов чревато – еще вино прокиснет.
– Так напоите в сосиску, чтоб дорогу сюда забыл!
– Хмельного не потребляет, кровопивец. Только парное молочко.
«Сталью ж тебя накормлю, как пророчили звезды!»
– Сил моих больше нету! – схватился за голову Налим. – Заткните его хоть чем-нибудь…
– Сами мы не местные… Дать ему балалайкой по шее? – страдальчески кривясь, предложил Скат.
Сан Альт вздохнул с мрачной решимостью, треснул по столу черенком десертной ложки:
– Хотел я сегодня обождать, пока сам не охрипнет. Думал, сообразит, что кормушка кончилась, и уйдет… Но ради дорогих гостей я готов на все!
– «С теми словами он пламенно меч воздел обо… – Стихотворец перевел дыхание, выразительно покосившись на оплетенную соломкой бутыль, и с новыми силами заголосил: – …О-юдоострый. Славься, кузнец! Славься, твой прах в безымянной могиле!!!»
– У-у-у, дактилем его в амфибрахий и анапестом в темечко… – разозлилась и знахарка, не выдержав издевательства над поэзией. – Сейчас будет ему «юдоострое» несварение желудка. Значит, слушайте рецептик…
Доблестный герой продолжал собачиться с монстром, уже не стесняясь в выражениях и, видимо, наслаждаясь самим процессом. Повергать врага он не спешил, но если б словом можно было убить, то несчастный краб уже отбросил бы клешни.
– Главное, скажите повару, чтоб огурцов больше положил и на сметану не скупился, – самодовольно закончила девушка.
Сан Альт засиял как самовар. Отблагодарив за совет полюбившимся способом, умчался на кухню отдать распоряжения. Вернулся он, когда Триганимед в очередной раз вытащил меч, пообещав свернуть крабу шею, заколоть и утопить одновременно. Скат вязал салфетку морским узлом, терпеливый обычно Китобой с мрачным лицом барабанил пальцами по столу, Налим лечил нервы вином, а Алесса вдруг задалась таким вопросом: какие бы у них с Виллем могли родиться дети? Полосатые волкопантеры? Или пятнистые пантероволки?!
Хозяин подошел к менестрелю и заговорил на скадарском, излучая приторно-фальшивое радушие, с каким рыночники торгуют медом, на две трети разбавленным патокой. Парень солидно кивнул, закончил куплет зловещим хохотом «отрыжки», пересел со стола за него, положил лютню возле солонки и неторопливо, с вызовом, перебрал струны. Расторопные поварята, суетясь, начали метать с подносов тарелки. Ложка зависла над северным блюдом с заманчивым названием и погрузилась в приправленный сметаной квас…
