- А пошел ты со своей честью, Мронов выкормыш! рявкнул я. Отбросил с плеча руки Патрика, шагнул впе-ред и поднял тяжелый, как глыба, меч.- К бою!
Шед окаменел, его клинок застыл, до половины задвинутый в ножны. Рыцарь изумленно посмотрел на меня: видимо, решил, что ослышался.
- Сэр Эскер,- воскликнул он пораженно,- я не буду драться с вами. Вы доказали вашу доблесть, я за щитил свою честь. Зачем…
- А затем, придурок, что я хочу драться! - прорыча я,- Ты, ублюдок, думаешь лишь о своей чести. Повалял меня в грязи, поиздевался, и хватит? Доказал, что ты не превзойденный воин, покрасовался перед бабами и эти ми жирными свиньями… Честь есть и у меня. И она тре бует, чтобы я проткнул тебя насквозь.
«…Или сдох на этих камнях,- пронеслась в голой усталая мысль.- Четырежды глупец! - пискнуло щ мне мелкое противное существо.- Жизнь важнее! Тем более твоя!»
- А пошли вы все,- выплюнул я через разбитые губы.- ЧЕСТЬ превыше всего, как говорит этот напы щенный рыцарь! Пусть будет так…
Я встал в атакующую стойку, занес меч над голова!
Руки тряслись, едва удерживали рукоять. Меня шатало, как тополь па ветру. Лишь бы не упасть.
- Эскер, прекрати! - раздался за спиной взволнованный голос Патрика.- Не дури! Он убьет тебя.
- Лучше жить долго, но тлея, как гнилушка, чем Ярко и страшно пылать? - процедил я.- Так, что ли? I [ет уж! Надоело все!
- Эскер!..
- Отойдите, Патрик, я не хочу, чтобы вас зацепило. За спиной шумный вздох, кряхтение, сопение, потом
тяжелые шаркающие шаги. Ушел. Ну и хорошо.
- Сэр Эскер, я не буду драться с вами! - Шед упрямо задрал подбородок, на меня посмотрел холодно и гордо.- Это противоречит рыцарскому кодексу.
- Будешь!
Я сделал два шага вперед и смачно плюнул ему в лицо.
- Теперь твой рыцарский кодекс позволит поднять
меч?
Шед выпучил глаза, медленно стер с лица комок моей крови, смешанной со слюной, изумленно посмот-рел на ладонь. Даже в темноте видно было, как рыцарь сначала смертельно побледнел, потом резко побагровел, бросил на меня ненавидящий взгляд.
- К бою! - выдохнул он и потянул меч из ножен.
- Наконец-то! - выдохнул я облегченно.- Давай же…
Я все-таки опустил меч: он тяжелый, как дом, дергать на весу трудно, перехватился поудобнее. Еще б ми-иутку продержаться, подумал я измученно, чтоб не так позорно подохнуть. Глянул в сторону толпы, люди при-тихли, изумленно вытаращились, кто-то покрутил па-льцем у виска: мол, совсем свихнулся молодой чародей-чик. Мелькнуло лицо Аша. Он постоял, разинув рот и вытаращив глаза, потом рванулся вперед, ко мне, но стражники перехватили, пинками загнали обратно. Брат взвизгнул, закричал, опять бросился на копья и
щиты. Ему дали под дых, отбросили назад, в толпу. Аш! взяла под руку Катрин, что-то быстро проговорила, по том глянула в мою сторону. Я вздрогнул, увидев: глаза графини горят безумным зеленым светом, пальцы вяжут в воздухе паутину, губы что-то шепчут. Я хотел за кричать, предупредить, даже сделал шаг к ней, на ходу вспоминая узоры защитных плетений… Но тут меня скрутило волной дикой непередаваемой боли. Я застыл на месте, не в силах шевельнуться, внутренности обо жгло пламенем, где-то в районе солнечного сплетения появилась тупая изматывающая боль, прокатилась вол-ной по телу, перекрывая боль простую, телесную.
В голове помутилось, я застонал, отшатнулся. Магия захлестнула меня. Мощная, запредельная, чуждая чело веку. Подавила все мысли, волю, чувства. Словно изда лека до меня долетел изумленный вопль рыцаря. Я почувствовал, как нечто острое распороло рубаху, чиркнуло по ребрам. Клинок Шеда был словно раскаленный. Я замычал сквозь плотно сжатые губы, но даже эта боль, от которой еще пять минут назад я с воем покатился бы по земле, показалась теперь незначительной, глухой и далекой.
Откуда-то наплыла волна плотного молочно-белого тумана, набросилась на меня, словно живое существо) окутала, постаралась проникнуть в тело сквозь мель чайшие поры на колее. Я собрал последние остатки в«»лИ и злости, постарался побороть ее, но тщетно: липки щупальца тумана впились в меня, стали проникап внутрь. Тело сковал смертельный холод, тьма медлен ltd поглотила мир вокруг.
Один знакомый говорил, что чувствует себя челоне ком, только когда страдает телесно и духовно. Мол, во чувства обостряются, воспринимаешь мир полное пи
Ю всех проявлениях и красках. Обыденность убивает в нас человека, делает простым лсрущим и пьющим животным, мелкие заботы не дают думать о великом. Стра-дая, ты чему-то учишься, постигаешь житейскую муд-россть, становишься взрослее и умнее. Не знаю, насколько он прав - таких доморощенных философов в каждом трактире по стайке. За кружку пива расскажут тебе о ммысле бытия, наставят на путь истинный, тут же в перерывах между глотками выдумают новое духовное учеие. А мне страдать почему-то не в радость, я и так мудрый, как змий, а мир для меня цветной и радостный. Но почему-то приходится.
Я повис в темноте, среди пустоты и забвения, равнодушный и спокойный. Откуда-то издалека пришел яркий обжигающий свет, ударил в меня, завертел и закружил в огненном вихре. Я вскрикнул: боль наполнила меня, каждую мою клеточку, каждый клочок кожи, пронзила насквозь, ударила по нервам колючим кну-том. Свет стал ярче, почти растворил меня в себе. Я очнулся.
Прислушался к себе: лежу неудобно, странно подо-гнув ноги. В спину впились мелкие камешки, какие-то Колючки расцарапали кожу. Все тело горит, словно меня окунули в кислоту, а потом пропустили через мя-соорубку. Тошнота подкатывает к горлу тугим мерзким комком. Боль мечется в голове, словно перепуганный ляп,, бьется то в виски, то в затылок. Челюсть онемела, губ и носа не чувствую совсем.
Я сосредоточился, перекатился на живот, приподнялся на руках. Желудок не выдержал таких акробатических трюков и вывернулся наизнанку. Я захрипел, закашлялся, меня тут же вырвало. Стало немного легче. Открыл глаза, слепо замигал. По щекам покатились
слезы, мокрыми горячими дорожками поделили лицо на части. Болела каждая мышца в теле, и двигался я как-то деревянно, рывками, словно плохо сделанный голем.
Жив? - пронеслась ликующая мысль. Неужели жив?
Я вспомнил все, что произошло, ругнулся про себя. Угораздило ж меня ввязаться в такое. На ноги подии мался долго, прикладывал титанические усилия, крях-тел, сопел, размазывал по лицу слезы, сочащуюся из ца рапин кровь. Наконец удалось, и я, похвалив себя, мед-ленно огляделся.
Изумленный вопль застрял в горле, я захрипел, смачно выругался и рухнул обратно на землю. Вокруг ни сада с фонтанами, ни мэрии, ни собственно Гейта Лишь серая безжизненная равнина, покрытая рыхлым пеплом и мелкими оплавленными камешками. Вдали виднеется череда невысоких холмов, некоторые стран но изуродованы, словно их протыкали раскаленными прутами. Небо темное, мятущееся, нависло надо мной, давя свинцовой тяжестью. По равнине гуляет горячий ветер, носит пыль и пепел, вихрится небольшими смер чами.
