С этими словами Гвирнус ловко ухватил щенка за загривок и выдернул из подтаявшего от звериного тепла снега. Щенок отчаянно завизжал, дергаясь всеми лапами и ворочая большой лохматой головой, пытаясь достать зубами своего обидчика. Теперь в его визге не было никакого достоинства.
— Ага! Волчье прорезалось! — сказал сам себе нелюдим. — Ничего, мы из тебя волчье-то повышибем. — Закончив перевязку, все еще держа щенка за загривок, свободной рукой Гвирнус ловко щелкнул его по носу: — Снурком будешь!
Щенок лязгнул зубами, едва не ухватив охотника за палец. Нелюдим одобрительно покачал головой:
— Ловкий, стервец.
И, немало не заботясь тем, что зубы и когти у его нового приятеля уже успели окрепнуть и могли доставить немало неприятностей, сунул щенка за пазуху. Цыкнул на него:
— Тихо!
Щенок завозился, жалобно тявкнул, но, пригревшись, быстро затих.
— Так-то. — Нелюдим покосился на темную фигурку отшельника. «Теперь — костер», — подумал он.
И замер.
Ибо за голубоватыми от яркого лунного света стволами берез мелькнула большая серая тень…
1«Кого родишь-то? Вурденыша?»
«Кто это сказал? Ах да! Маленький такой, — вспомнила Ай-я, — обидчивый. С плаксивым лицом.
Вурдик.
Или вурди?
Как бы не так!
Не родила.
Родила, да не тех.
Спите.
Спите сладко-сладко».
«Ушли», — облегченно вздохнула Ай-я, когда щемящий душу вой постепенно затих вдали. Она подошла к столу, налила из глиняного кувшина крепкого травяного отвара. Присела на табурет. Подперла голову рукой. Не торопясь осушила кружку.
«Ушли».
Поставила кружку на стол. Потом снова взяла ее, задумчиво повертела перед носом. Зевнула. Красивая. С рисунком. Ведмедь и ведмежонок. У них в старом поселке (а в новом тем более) никто бы так не вылепил. Разве что Гей. Так ведь он больше деревья всякие лепил — ходил слух, будто он от лесных проказ свои кружки да горшки заговаривает. Нет, не местная это работа. И потом — сколько уж лет из нее пьют, а она вон как новенькая.
Как есть повелитель.
Да ведь не только с кружкой так.
Вон и полотенца новехонькие у рукомойника висят. И горшки… Даром что Гвирнус к Гергаморе ходил повелителей выводить, — двух-то, положим, выгнал, но эти-то! Обычный горшок — он как? Раз на печку поставишь. Другой. Глядишь — уж и закоптился. Стукнешь опять же случайно, разбить не разобьешь, а трещинка появится. Где ж они, эти трещинки? Десять лет уж горшкам. Ни одной ведь нет…
Ай-я снова зевнула.
Понатащил-таки повелителей ее муж.
Ну да ей все равно.
А ему… Не знает, и ладно. Скажешь, так ведь вышвырнет все до одного. В чем хочешь, в том и вари. А где ж настоящие раздобыть?
— Ну вас! Живите… — сонно пробормотала Ай-я.
Не в кружке дело.
Не в полотенцах.
Не в горшках.
«Кого родишь-то? Вурденышей?»
Как бы не так!
Вот они. Спят. Вурденыши, как же! Сопят. Слюни во сне пускают. Даже во сне кличками лесными обзываются. Эй, Райнус, ты что? Сон плохой приснился? Ну же, маленький, не плачь. Ах, не маленький? Охотник? Ну и кого ж ты сегодня подстрелил? Куропатку? Зайца? Ах, ведмедя! Большого? Ведмежонка? Что ж ты, милый. А еще охотник! Он же такой же, как ты. Несмышленыш еще. Тоже небось во сне сопит и палец сосет. Зачем же его было трогать. Дал бы подрасти. «Ох, что же я такое говорю?» Ах не попал! Так бы сразу и сказал. Только ранил? Ну ничего — заживет. Давай я тебя укрою, а? Тише, тише, Аринку не разбуди. Сам знаешь: проснется — вот реву-то будет. Пускай уж лучше слюни пускает. Что? Я ей сама вытру. А! Писать? Ну тогда вылезай. Большой уже. Мужик. Сам дорогу знаешь. Эй, эй, ты куда? Аринка? Проснулась? И не плачешь? Ну, моя маленькая, дай-ка я тебе ротик вытру. Ишь обслюнявилась вся. Сказку? Какую ж среди ночи сказку? Воют? Нет, не волки. Это ветер. В трубу заберется и ну малых деток пугать. А мы и не боимся. Правда? Что? Боимся? Ну ладно, ладно, не реви. Будет тебе сказка. Только ты ложись. Укройся, вот так, с головой, и слушай.
(«Эх, совсем как Гергамора стала»). А? Что ж ты такая нетерпеливая? Дай хоть вспомнить. Да вот хотя бы про Вурдика (Ай-я улыбнулась). Только договоримся — глазки закрыть. Поняла?
Так вот.
В темном лесу в маленькой избушке жили-были, гм, кто же? Ах да! Папа, мама и маленькая дочка, ну совсем как ты. Только звали ее по-другому. Сказать по правде, и не помню как. Но это и не важно. А важно то, что дом у них был не простой, дом-то дом, а и не дом вовсе. («И не в кружках дело. И не в горшках»). Только все-то в этом доме было живое. Умоешься, хлопнешь в ладоши — полотенце тут как тут. («Куда ж это Гвирнус запропал?») Как кошка, выгибается, ластится — ну-ка вытри, Аринка, тьфу, не Аринка, а та самая… девочка, вспомнила, как ее звали, — Фей. Ну-ка вытри, Фей, свои глазки, свои ручки, свой носик и смотри у меня — чтобы хорошо вымыты были. («Что, не нравится? Так ведь и мама спит. Какая ж она рассказчица, со сна-то? А?») Полотенце? Ну и что? Не бывает? Ох, еще как бывает. Да. Само. Ну-ка вытри, Фей, свои глазки. (Ай-я зевнула). А то я грязнуль-то не люблю — живо кусачкой лесной обернусь… Фей за стол — плошка с кашей Фей под нос. Фей за ложку — ложка сама в руку прыгает: ешь-ка мной да поскорей, вон подружки уже на улице давно. Фей в кроватку, а кроватка, знать, покачивается, чтобы Фей слаще спалось. Спи, кому говорю! Утро скоро… Что? До утра? Я тебе покажу до утра! Не будет никакой сказки… Глазки закрой… Вот так. Слушай. Ложка. Кроватка. (Ай-я зевнула). И все-то вещи в доме любили Фей. И сам дом, даром что лесной, неказистый, стены-то кривые, крыша уж набок сползла, а и он каждое утро приветствовал ее. Поскрипывал под маленькими ножками маленьким деревянным крыльцом…
Ай-я сладко зевнула. В который уже раз.
— Спишь? Нет? Ох, замучила ты меня.
— Мама, а Вурдик — кто это?
Ай-я улыбнулась.
— Так, к слову пришлось. Не знаю я. У отца спроси. Не скажет? А ты спроси получше. Все равно не скажет? Да. Спи.
Спи Аринка-калинка, спи сладко-сладко, сейчас и Райнус придет из сеней, что-то уж больно долго там, как бы не замерз — хоть и не на улице, а все одно мороз. Залезет Райнус в кроватку, закроет глазки — вот тебе и охота, и ведмеди с ведмежатами, и чудища всякие. Какие мамке и не выдумать. Эй! Райнус! Куда запропал? Ну-ка вылезай. Нечего прятаться. Знаю я тебя, хитрец, нарочно под дверью стоишь. Зуб на зуб не попадает, а стоишь — не хочешь, чтобы мамка тебя в кроватку загнала. Давай-ка выходи! Так-то лучше. Ну-ка?! Что это? Райнус? Где это ты так вымазался? Не вымазался? Ударился, что ли? Небось лазил куда не след… Не лазил? Погоди-ка. Дай посмотреть… темно больно. Вишь плошка как коптит. Так. Вижу. А что у тебя с губой? Эй, эй — лицо-то не прячь. Набедокурил — умей отвечать. Все-таки ударился? Больно? Э, что-то я не пойму. Ну-ка повернись. Вот так. Нет. Еще. Не бойся, не буду я тебя ругать.
