Половина города в масках и карнавальных костюмах, похоже они решили что-то отпраздновать. Народ, не приглашённый на великий бал в честь царственных гостей Сипани устраивал свои собственные пирушки, и добрая часть их началась спозаранку и основательно. Кто-то широко не замахивался при выборе костюмов — выходные платья и куртки с обычной плоской маской вокруг глаз. А некоторые замахнулись широко, а затем пошли ещё дальше — громадные штаны, высоченные ботинки, золотые и серебряные лица спрятанные под звериными оскалами и безумными ртами до ушей. Они напомнили Трясучке Девять Смертей, его лицо, когда он сражался в круге, дьявольскую улыбку в сгустках крови. Нервы это не успокаивало. Не помогало и то, что он оделся в меха и кожу, как привык одеваться на Севере, и нёс щит с мечом, не слишком отличавшиеся от настоящего оружия, что он носил прежде. Его обошла кучка людей, вся в жёлтых перьях, масках с огромными клювами, пронзительно галдя как стая взбесившихся чаек. И это тоже не успокаимвало нервы.
В тумане, огибая углы зданий и во мгле покрытых пеленой площадей по прежнему возникали причудливые формы, их трели и уханье эхом разносились по безжизненным переулкам. Великаны и чудовища. От них Трясучке щекотало ладони, он думал о том, как Наводящий Ужас восстал из тумана над Дунбреком, неся с собой смерть. Эти были, конечно, всего лишь глупыми чудиками на ходулях, но тем не менее. Когда надеваешь на человека маску, происходит что-то жуткое. Вместе с тем, как они выглядят, меняется и то, как они действуют. Порой они вообще становятся похожими не на людей, но на нечто иное.
Трясучке не нравился бы вкус всего этого, даже если бы они не замышляли убийство. Ощущение будто город построили на границе ада и демоны хлынули на улицы, перемешались с повседневным, а все ведут себя так, будто в этом нет ничего особенного. Ему приходилось напоминать себе, что из всех толп этого необычного и опасно выглядящего сброда, которые им, вероятно, встречались, наиболее странны и опасны они сами. Если в городе и были дьяволы, он был одним из самых худших. Как только эта мысль укоренилась в голове, то на самом деле оказалась вовсе не приятной.
— Сюда, друзья мои! — Коска вёл их по площади, где росли четыре мокрых дерева без листьев и из полутьмы проступало здание — большой деревянный дом с двориком с трёх сторон. То же самое здание что стояло на столе на складе последнюю пару дней. Четверо хорошо вооруженных стражников хмурились у железной решётки ворот, и Коска ловко вскочил на ступени им навстречу, щелкая каблуками. — Доброго вам утра, джентльмены!
— Сегодня днём у Кардотти закрыто, — буркнул в ответ ближайший, — и ночью тоже.
— Не для нас. — Коска взмахом трости обвёл растерявшуюся труппу. — Мы увеселители для сегодняшнего частного мероприятия, отобранные и нанятые специально с этой целью супругой принца Арио, Карлоттой дан Эйдер. А теперь резко открыл ворота — у нас уйма приготовлений которыми надо заняться. Заходим же, дети мои, и не прохлаждаемся! Людей нужно веселить!
Двор был побольше, чем ожидал Трясучка, и вызвал одни разочарования, раз уж этому заведению предполагалось быть лучшим в мире борделем. Площадка из замшелых булыжников с парой плетёных столиков и кресел, раскрашенных в отшелушивающуюся позолоту. С верхних окон протянулись верёвки и, высыхая, лениво хлопали простыни. В одном из углов неаккуратно свалили винные бочки. Сутулый старик подметал потрёпанной метлой, толстуха устраивала на стиральной доске настоящую взбучку тому, что возможно было каким-то видом нижнего белья. Три исхудавших женщины сидели и скучали за столом. В руке у одной — открытая книга. Другая уставилась на свои ногти, обрабатывая их пилочкой. Последняя раскинулась на стуле, наблюдая за входящими шеренгой артистами, пока вдыхала дым из глиняной трубочки с чаггой.
Коска вздохнул. — Нет ничего более обыденного, или менее выдающегося, чем дом со шлюхами в дневное время, а?
— Похоже нет. — Трясучка смотрел как жонглёры нашли место в углу и начали распаковывать свои причиндалы, в том числе и сверкающие ножи.
— Всегда считал, что быть шлюхой — весьма неплохая жизнь. Как ни крути — успешная. Праздно проводишь дни, а когда наконец тебя зовут на работу, в основном ты работаешь лёжа.
— Не много в том чести, — сказал Трясучка.
— Говно хотя бы помогает расти овощам. От чести и такой пользы нет.
— Что же происходит, когда ты, наконец, стареешь и никто тебя больше не хочет? По мне, так всё что ты сможешь поделать — это пытаться уйти от отчаяния, оставляя после себя ворох сожалений.
Улыбка Коски печально выгнулась под маской. — Это то, к чему приходит каждый из нас, друг мой. В любом ремесле всё то же самое, и наше — не исключение. Солдатчина, мокруха — назови как хочешь. Никто тебя не хочет, когда ты состаришься. — Он нарочито важно прошестовал мимо Трясучки и углубился во двор, отмахивая тростю вперёд и назад с каждым шагом. — Так или иначе, все мы — шлюхи! — Он выдернул из кармана узорчатый платок, взмахнул им проходя возле трёх женщин и поклонился. — Дамы. Глубочайшее почтение.
— Полоумный старый хер, — услышал Трясучка, как одна из них пробормотала на северном наречии, перед тем как вернулась к своей трубке. Группа уже настраивала инструменты, издавая почти такой же кислый вой, как и во время игры по настоящему.
Две высоких двери вели со двора: левая — в игорный зал, правая — в зал для курения, а оттуда к двум лестничным пролётам. Его взгляд скользил по отделанной слоновой костью стене, выложенным ёлочкой отделочным доскам потемневшего обветреного дерева, к ряду узких окон второго этажа. Комнат отдыха гостей. И выше — к окнам побольше, из цветного стекла, под самой крышей. Королевские апартаменты, куда приглашают самых знатных гостей. Куда через несколько часов они собираются пригласить принца Арио и его брата Фоскара.
— Ой. — Прикосновение к плечу. Он обернулся, и, моргая, застыл.
Позади него стояла высокая женщина, вокруг её плеч обвивались сверкающие чёрные меха, на длинных руках — длинные чёрные перчатки, зачёсанные на одну сторону чёрные волосы касались белого лица, покачиваясь легко и плавно. Её маску усыпал хрусталь, сквозь узкие прорези горели нацеленные на него глаза.
— Ё… — Трясучка был вынужден заставить себя отвести глаза от её груди, затенённая ложбинка между грудей притягивала его взор, как улей — медведя. — Может я чем-нибудь… знаете ли…
— Не знаю. О чём вы? — Её накрашеные губы скривились в уголках, отчасти в насмешке, отчасти в улыбке. Кажется будто в этом голосе есть что-то знакомое. Сквозь вырез в её юбках он еле углядел, как сходит на нет длинный розовый шрам на бедре.
