— Раскаяние? Возвращаешься домой?
Эвермен мотнул головой.
— Я умер бы на рассвете. Я и правда не хочу, но если бы хотел, все равно не смог бы. Я тебе не врал.
— Ты солгал насчет своего подопечного, — так утверждал Кромман… впрочем, говорил ли правду сам Кромман?
Судя по всему, все-таки говорил, ибо Эвермен передернул плечами.
— Только тогда, когда сказал, что он умер от лихорадки. Его убили в стычке по эту сторону Кобуртина. Я подвел своего подопечного, — он вызывающе вздернул подбородок.
— Потому ты и бросил вызов? Чтобы умереть?
— Думаю, да. Только прежде, чем судить мое новое братство, брат, учти этику старейших, — пыль осела в глубоких морщинах на его лбу. Волосы его утратили свой блеск и начали редеть спереди; шея сделалась тоньше, челюсть… Он увидел, что Дюрандаль заметил это. — Не совсем то, чем я был, верно? — Он горько улыбнулся и новые морщины обозначились от носа к углам рта. Вчера их у него не было.
— Так быстро?
Кивок.
— Целая жизнь на протяжении каждого дня. К закату я достигну среднего возраста. К полуночи буду глубоким стариком, — он снова горько улыбнулся. — А от полуночи до рассвета действительно худо.
— Значит, ты лгал, когда говорил, что остаешься по собственному желанию? Они заманили тебя!
Эвермен сидел, опершись локтями о колени. Он повертел шапку в руках, потом с опаской покосился на Дюрандаля.
— Как много ты видел?
— Более чем достаточно — зверей, стервятников. Голодных крыс.
— Ты не знаешь, на что это похоже. Не заманили… Ну, отчасти. Они замечательно исцеляют, и они сохраняли меня живым, несмотря на всю потерю крови — и Герата тоже. На следующее утро обезьяны принесли мне мяса. Я не знал, что это, но действовало это как огонь. Я попросил еще, и они принесли еще. На следующий день я уже знал, что это такое, но не мог без него обойтись.
— Насколько я понимаю, его надо есть сразу после заклинания?
— В течение нескольких минут. Его нельзя хранить, — Эвермен продолжал терзать свою шапку. — Новая молодость? Ты даже не представляешь, каково это.
— Ты расплачиваешься за это. Ты сам только что сказал, что состаришься к полуночи.
— Ну, это все же не так плохо, как настоящая старость. Это невозможно! Проходить через все это — сначала уходит бодрость, потом скорость, сила… чувства слабеют, боль, разложение… проходить все это, понимая, что все это навсегда, что пути назад нет… Нет, это было бы гораздо, гораздо хуже. Жизнь превратилась бы в бесконечную пытку. Ты все время ждал бы этого. — Он передернул плечами. — Никому не пережить этого. Кроме нас. Для нас с каждым утром все начинается сначала.
— Не безвозмездно.
— Они же все добровольцы! Все до одного! Они понимают, на что идут. У каждого есть шанс. В засушливые годы или после больших войн очередь растягивается на сотни. И все только добровольцы.
Нет, это и не пахло раскаянием. Честный мечник продал душу ради бессмертия. Он даже не видит в этом ничего плохого.
— Так уж все до единого добровольцы? Что случается в дни, когда побеждает соискатель?
— Ах! — Эвермен вздохнул и снова надел шапку. — Да. Ну, в такие дни нам приходится, так сказать, искать рекрутов — активно. Короче, мы берем одного из них, из чужаков. Он просто погибает немножко раньше, вот и все.
— В переулке, с ножом в спине, а не с мечом в руке?
— Давай не будем спорить, дружище, — Эвермен с досадой тряхнул головой. — Мы все равно не договоримся. Я ведь предупреждал тебя, что эти тайны в Шивиале бесполезны.
— Что же тогда тебе нужно? — Дюрандаль вдруг подозрительно обвел взглядом горизонт; не окружили ли его?
— Я решил, что кое-какая помощь тебе не повредит. Похоже, я не ошибся. Что случилось с твоими лошадьми? И с твоими глазами?
— У нас вышли кое-какие разногласия с моим ручным инквизитором. Я победил по очкам.
Эвермен пожал плечами.
— Тебе не стоило водиться с такой швалью. Еще я приехал, чтобы сказать, что мне жаль Волкоклыка. Он ведь был фехтовальщиком высшего класса, верно?
— Выше не бывает.
— Что ж, «все Клинки рождаются, чтобы умереть» — так ведь говорили нам в Айронхолле… впрочем, они не знали тогда обо мне. Собственно, я приехал в основном из-за Волкоклыка. Я привез тебе меч — забери его с собой.
Пламень! Дюрандаль не знал, чем вызвана эта боль, злостью или горечью. Нет, что бы это ни было, это мешало ему говорить. Он кивнул.
Эвермен помолчал минуту, глядя на него так, словно чего-то ждал.
— Говорят, Клинок не упокоится с миром, пока его меч не будет висеть в зале, — сказал он наконец. — Дружище, тебе придется поверить мне на слово: его вернули в изначальные стихии надлежащим образом. Я сам зажег погребальный костер. Он не был добровольцем.
Скушают ли они вместо него Герата? Впрочем, это была неплохая новость.
— Спасибо.
— Я принес тебе немного воды и еды. Два дня на запад, потом держи путь на две горные вершины в форме женских грудей — так попадешь в Кобуртин. Большинство кочевников перебираются в это время года на юг. С тобой все будет в порядке.
— Спасибо, — повторил Дюрандаль, стараясь не обращать внимания на ком в горле. — Слушай… Мне хотелось бы сказать, что мне жаль Герата. Я еще не встречал мечника, который мог бы с ним сравниться.
— Да, — вздохнул Эвермен. — Его не назовешь трусом. Он не звал на помощь, а ведь рисковал гораздо больше, чем… Впрочем, у него были свои недостатки. Я еще не поздравил тебя с победой. Ладно, оставим все, как есть, идет?
— Идет, — кивнул Дюрандаль. — Оставим все как есть.
— И еще одно. Я уполномочен предложить тебе занять его место, если хочешь. Никакого подвоха, клянусь. Ты можешь присоединиться к нам, и тебя примут с радостью. Навсегда.
— Нет, спасибо.
Эвермен улыбнулся. Он заморгал, словно пыль попала ему в глаза.
— Я не удивлен. Все равно, мне жаль. Ты не представляешь, что отвергаешь. Скажи мне только одно: настолько ли наше братство хуже твоего? Ты считаешь, что я недостоин всех тех жизней, которые уходят на то, чтобы сохранять жизнь мне — а твой драгоценный король лучше?
От этого возмутительного вопроса у Дюрандаля перехватило дыхание.
— Я добровольно рискую своей жизнью ради…
— И наши соискатели тоже.
— О, но это же вздор! Это безумие! Иди к черту! Мы были друзьями в Айронхолле. Мы были близки как братья. Видеть, как человек, которому я верил, которым восхищался и которого любил, превращается в… — во что? За знакомым лицом прятался чужак. Этим спором не вернешь старого Эвермена.
— Мы договорились оставить все, как есть, верно? Сможешь добраться до дома?
