По тому, как вздрогнуло сиденье, Леван понял, что Дуля за спиной дернулся всем телом. Трусоватый боец избегал называть ночной страх бранным словом — тварь стала для него чем-то вроде недоброго божества, которому Дуля каждый вечер приносил жертвы, и слово Снулого прозвучало для него как богохульство.
— Гони, Леван, — жалобно попросил Дуля.
Леван только теперь обернулся и окинул взглядом трусоватого спутника. Дуля тощий, весь в морщинах и складках, и одежка на нем такая же мятая, как лицо. А под этой невзрачной внешностью скрывается беспощадная тварь. Рабов на прииске Леван держал в постоянном страхе, и в этом Дуля был незаменимым помощником. Всегда находил к чему придраться, а если не находил — мог и без повода пнуть либо прикладом врезать по ребрам. Рабочие его не любили, невольники в копях ненавидели, другие охранники презирали. Поэтому Дуля держался старшого — стало быть, в его верности Леван не сомневался. Потому и отбил для трусливого бойца место на мотоциклетке.
Снулый — иное дело. Если Дуля вечно трясется, как студень, то Снулый больше похож на камень. Угловатый, серый, твердый и такой же быстрый, как придорожный валун. Думает подолгу, зато если вбил себе в башку чего, своротить его невозможно. Вот и сейчас Леван дал Снулому время решить, с кем он. Решение принято, теперь на Снулого можно полагаться смело — не отступит и не предаст. А Дуля трясется, у этого ни верности настоящей, ни отваги. Зато в Дулиной душе живет страх, страх им управляет, и это тоже хорошо. Пока Дуля боится — будет верен.
— Гони, Леван, — еще раз повторил Дуля, — вечереть вот-вот начнет…
Леван положил ладонь на рычаг и буркнул:
— Держись крепче. А если еще раз меня по спине стукнешь — выкину. И даже тормозить перед тем не стану. — Потом, не слушая Дулиных оправданий (мол, колотил из одного только страху, а так-то к нему, к Левану, всегда с почтением), врубил скорость, разгоняя мотоциклетку.
Вскоре тракт свернул на запад, и солнце стало клониться к горизонту, распухшее, красное, как глаза ночной твари, разорившей прииск. Постепенно Дуля за спиной Левана совсем успокоился, стал сопеть ровнее, и за ремень старшого не так цеплялся. Снулый помалкивал, как и прежде, по его непроницаемому лицу Леван, как ни косился, ничего не смог понять. О чем думает угрюмый боец? Оставалось надеяться, что, приняв решение, Снулый от него не отступится. Раньше с ним всегда так было. Сам Леван напряженно соображал, как теперь поступить. Дорога, по которой они бегут от ночного страха, ведет вдоль края Донной пустыни, впереди тянутся безлюдные дикие места. Если их миновать, можно добраться к жилью… но топлива не хватит. А хватило бы — куда им троим деться? Вот-вот начнется сезон дождей, движение на дорогах замрет, жизнь на юге Пустоши затаится.
Фермеры уже собрали урожай, сидят по усадьбам, стерегут добро. Им ни работники, ни пришлые люди сейчас ни к чему. Зато со дна пустыни могут нагрянуть дикари и мутанты — для них самый сезон. Если устраивать налет на оседлых, момент подходящий: можно собранный урожай захватить. Плохое время для бегства! Разве что прибиться к какому-нибудь торговцу, стать охранником, наемным стрелком… Но где этого торговца сейчас найдешь?
Мотоциклетка неутомимо тарахтела по дороге, вилась пыль, вокруг расстилалась голая желтая равнина. Горы остались далеко позади, теперь куда ни глянь, только плоская, как стол, высохшая земля и чахлые кустики выгоревшей травы. Разве что изредка попадаются остатки кирпичной кладки, вросшие в грунт, да выжженные солнцем кости.
Колея вильнула в сторону, огибая глубокий овраг, прорытый дождевыми водами. Когда начнутся дожди, здесь хлынут бурные потоки, смоют пыль и обрушатся с кручи, ненадолго оросят северную оконечность Донной пустыни, но мгновенно будут поглощены жадными песками. Иловая пыль принимает и пожирает все, что попадает в Донную пустыню, — воду, людей, самоходы. Жадная она и ненасытная. Лишь здесь, у края пустыни, ненадолго поднимутся травы, расцветет жизнь. Потом снова солнце сожжет все и вся на равнине.
Так ничего путного и не надумав, Леван заглушил двигатель.
— Чего? — забеспокоился Дуля.
— Бензин, — буркнул Леван.
Снулый уже успел сообразить, согнулся, скребя грязными башмаками, отцепил канистру, которую запасливый Киря возил под сиденьем в коляске, и полез наружу — долить топлива в бак. Канистра совсем небольшая, литров на десять, хватит ненадолго.
— Далеко не укатим, — печально заметил Дуля. — А после что?
— Посмотри в сумках сзади, — вместо ответа велел Леван, — нет ли пожрать чего.
Дуля завозился в седле, защелкал замками на притороченных слева и справа баулах. Вытянул перевязанный лозой пакет и радостно сообщил:
— Есть, нашел! А я так и думал, что Киря для нас чего-нибудь приготовил, он запасливый, он такой…
Пока Дуля шуршал холстиной и причитал над припасами, Снулый молча отвинтил крышку бензобака и поднял канистру, чтобы перелить аккуратно, ни капли не потерять. Вдруг он замер, и Леван заметил, что молчун подобрался и насторожился.
— Чего, Снулый?
Рука Левана сама собой потянулась к карабину.
Вместо ответа Снулый поднял палец. Это означало: «Слушай!». Леван ткнул Дулю локтем, чтобы тот стих, и тоже навострил уши.
Теперь и он услыхал звуки выстрелов. На таком расстоянии не разобрать, из каких стволов палят, слышно только, что не один стреляет — так быстро перезаряжать не получится. Значит, идет бой. Услыхал и Дуля; это вызвало у него новый приступ страха:
— Свернем с дороги, а? Не наше ведь дело, верно говорю?
— Это не впереди, — буркнул Леван.
Поднятый палец Снулого качнулся, указывая направление — там равнина приподнималась горбами невысоких холмов, за ними и стреляли.
— Поглядим, — решил Леван. — Снулый, лей уже, не тормози!
Снулый перелил содержимое канистры в бак, они втроем откатили мотоциклетку с дороги, спустили в овраг и оставили там в тени. А сами налегке, прихватив только оружие, двинулись к холмам. Леван привычно похлопал по карманам, где лежали патроны. Справа ладонь нащупала вздутие, которого вроде как не должно быть. Леван вспомнил, что сунул гуда пистолет, который отобрал у девчонки, прикатившей на прииск с Кирей. На ходу вытащил оружие, рассмотрел — добрый ствол, старый, но надежный. Изучать добычу было некогда, и Леван сунул пистолет обратно в карман.
Дуля уже подобрался к гребню холма и выглянул. Потом махнул рукой. Троица бегом спустилась в лощину. Новый перекат — здесь уже выстрелы звучали отчетливее и к ним примешивался вой. Несколько голосов то глухо ревели, то срывались на визг, из этих воплей складывалась чудовищная песня.
— Что ж там воет? Звери какие-то… — промямлил Дуля. Ему хотелось одного: поскорее убраться подальше отсюда.
— Дикари со дна, — буркнул Леван. — Или мутанты. Идем осторожно.
— Зачем же нам туда? — Дуля умоляюще поглядел на вожака.
— Бензин, — бросил Снулый.
Как обычно, говорил он медленнее, но соображал быстрее трусливого приятеля. Леван так и рассудил: горючее на исходе, и если помочь тем, на кого напали кочевые, они наверняка поделятся. И вообще, если дикари вышли из Донной пустыни, лучше присоединиться к вооруженному отряду, втроем здесь слишком рискованно. А палят за холмами бойко — и стволы, и патроны у них есть.
Вслух Леван сказал:
— Правильно, Снулый, бензин нам нужен. Поможем этим от кочевых отбиться — они нам бензина нальют, не откажут, отблагодарят за помощь.
— А если откажут?
— Я их уговорю. — Леван бодро передернул затвор. Теперь, когда прииск и страшная ночная тварь остались далеко позади, он снова чувствовал себя злым и сильным — как раньше, до этой страшной декады, когда тварь забирала по человеку всякую ночь и Леван не мог ей помешать. Пока не придет ночь, он будет сильным. С темнотой страх вернется. — А ну идем!
Тут за холмом вой взлетел с новой силой, теперь в нем звучало торжество. Леван больше не мешкал и потрусил к выжженному солнцем желтому скату. Взбежал к вершине, слыша, как позади тяжело топает Снулый и тяжко, с подвыванием, вздыхает Дуля. Достигнув переката, Леван прилег и, вжимаясь в пыль, пополз, осторожно выглянул.
Следующая лощина была куда шире, и по ней проходила дорога. Не настоящая дорога, конечно, а так — наезженная колея. На ней замер мотофургон с прицепом. Мотоциклетка с небольшим кузовом, обшитая ржавыми стальными листами, выкатилась из колеи. В широкой щели посередине ее лобовой брони, пропоров ползунью шкуру, косо торчало древко копья. Водитель был убит или тяжело ранен. Еще одно копье застряло в решетке над передним колесом, и из пробоины, обтекая длинное древко, вился черный дымок.
Четырехколесный массивный прицеп ткнулся в мотоциклетку сзади, торможение вышло жестким. Прицеп тоже защищала броня, из вертикальных бойниц высовывались стволы. То и дело звучали выстрелы, клубился сизый пороховой дым. Вокруг мотофургона, завывая, носились наездники на манисах. Полуголые, загорелые дочерна дикари размахивали копьями, ящеры под ними шипели, разевая клыкастые пасти. Дикарей было около двух десятков, да несколько убитых либо тяжело раненных валялось на дороге.
