Паутина чуть дрогнула.
Не так дрогнула, как обычно, когда пыталась пошевелиться Илаза. Паутина дрогнула иначе, по-новому, и от этого движения Игарово сердце подпрыгнуло к самому горлу.
– Илаза… Ила…
Он услышал ее вздох, похожий на всхлип.
– Илаза… Я… спал?
– Тише. Пожалуйста, молчи.
– Мне показалось, что…
– Молчи! – простонала Илаза. – Ты… чувствуешь…
Паутина дрогнула снова – теперь вполне ощутимо; Игар еле сдержал крик.
– Он здесь, – почти спокойно сказала Илаза. – Давно здесь. Он ждет.
Днем Игару казалось, что силы его иссякли раз и навсегда – однако новое сотрясение паутины превратило его в комок из нервов и мышц.
– Эй, ты! – выкрикнул он, выгибаясь дугой. – Эй… Ты…кто здесь, а?!
– Пре…крати, – голос Илазы наконец-то перестал ей повиноваться. – Игар… Я боюсь… Я не…хочу… Я не хочу, не надо, нет!!
В этот момент Игар согласился бы умереть дважды. Не важно, каким способом – лишь бы оставили в покое Илазу.
– Оставь ее в покое! – закричал он, из всех сил пытаясь высвободить затекшие руки. – Тварь!
Это смешно, подумал он в следующую секунду. Все равно что уговаривать голодного волка… Ах, как кричал тот бедный волк… Как кричал…
Теперь паутина мерно, через определенные промежутки времени, вздрагивала – и вздрагивала все сильнее. Игар до отказа вывернул шею, пытаясь увидеть Илазу – вместо Илазы по краю его зрения проскользнула темная, не имеющая формы тень. Показалось?!
Он вглядывался в темную путаницу ветвей, пока не заслезились глаза. Показалось? Страх? Что это было?
Паутина качнулась. Хрипло вскрикнула Илаза; Игар забился, как настоящая муха, так что жгуты из паутинок врезались ему в кожу:
– Илаза! Не давайся! Говори со мной! Я умру за тебя! Говори! Пусть меня жрет, я люблю тебя, больше жизни люблю! Не давайся!
Стон.
Он закричал, как кричал прошлой ночью волк. Сорванного голоса хватило ненадолго; извиваясь, до крови прокусывая запекшиеся губы, он хрипел, захлебывался ее именем, и перед глазами его метались в темноте огненные искорки – как тогда, на соломенной подстилке, когда Отец-Разбиватель впервые поставил его на голову… Все зря… Ила-аза…
– Тихо. Все. Хватит. Теперь успокойся и помолчи.
Он бредит. Это не голос Отца-Разбивателя – тот говорил тонко, с металлическим звоном, и сильно картавил… Это другой голос. Мягкий и вкрадчивый, как у…
– Илаза, – прохрипел Игар в последний раз и затих.
Паутина колыхнулась; к Игару приблизились сзади. Он кожей почувствовал присутствие за своей спиной – и разинул рот, но крика не получилось.
– Тихо. Теперь тихо. Не дергайся.
Все-таки бред. Не сам же он с собой говорит… Это не может быть голос Святой Птицы… Она спросит у Игара после смерти: почему снял храмовый знак?!
Рубаха на его спине треснула, вечерний ветер лизнул обнаженную кожу.
– Не надо… – пискнул он едва слышно.
– Не напрягайся. Расслабь мышцы. Не бойся, расслабь.
Бред.
– Не на…
Под лопатку ему вонзилось жало – во всяком случае, он решил что это жало, дернулся и замер в ожидании смерти.
Смерти не наступило. По телу разливалась теплая, расслабляющая волна.
– Спокойно.
Рывок. Половина нитей, стягивающих Игара, с отвратительным треском разошлась; он не испытал облегчения. Ноги болтались, как чулки с песком.
Потом небо с разгорающимися звездами повернулось и легло на бок. Игар схватил воздух ртом; перед его глазами оказалась твердая земля вернее, наклонная стенка оврага, укрытая шубой из прошлогодних листьев, пахнущая травой и влагой.
– Попробуй встать, – сказали у него над головой.
Он послушно попытался сесть, поднял правую руку, удивленно посмотрел на безжизненные белые пальцы, все в отвратительных клочьях паутины – и, будто ошпаренный, подскочил и завертел головой в поисках Илазы.
Ее светлое платье выделялось среди ветвей. Лица Игар не видел лишь слышал сбивчивое, натужное дыхание.
Он с трудом проглотил тягучую слюну:
– Кто… здесь… Кто?!
Шелест ветра в кронах. Неподвижная Илаза в сетях; что-то мешает. Что-то маячит в стороне, сверху, невозможно большое, бесформенное, что это, что…
Его вырвало желчью. Одна длинная болезненная судорога, пустой желудок, выворачивающийся наизнанку, все остальное парализовано ужасом, даже мысли об Илазе…
– Кто… говорит…
По краю его зрения снова скользнула тень – темнее, чем темное небо. Желудок опять подпрыгнул к горлу – Игар пережил длинный, бесплодный рвотный позыв.
– Вставай, – мягко, почти ласково повторили у него над головой. Поднимайся. Ну?
Он не мог подняться. Ноги затекли до бесчувствия; он попробовал растереть бедра – мышцы отблагодарили его судорогой, да такой, что теперь он повалился на ковер из палых листьев, шипя от боли.
– Понятно, – сказали из темноты. – Ложись лицом вниз.
– Ты кто?!
Тень колыхнулась над самой Игаровой головой, и от нее веяло таким неудержимым ужасом, что он упал ничком, закрыв руками голову.
От первого же прикосновения его стало трясти, как в жестокой лихорадке. Он сжимал зубы, чтобы не надкусить язык; касались его не руки, во всяком случае не руки человека; какие-то цапалки, похожие более всего на исполинские гибкие клешни, ловко разминали его омертвевшую плоть, а он лежал, зарывшись лицом в прошлогоднее гнилье, и беззвучно скулил от боли и страха.
– Расслабься. Тихо, тихо… Теперь встань.
Он повиновался не сразу. Поднялся на четвереньки; ноги слушались его, хотя и с трудом.
– Возьми баклагу… или что у тебя там. Напои ее.
Илаза молчала. Как мог быстро он добрался до застрявшего среди корней мешка; от привычных, давно въевшихся в пальцы движений ему чуть полегчало. Он вытащил наполовину полную – о счастье! – баклажку и неуклюже проковылял к Илазе; спеленутая серыми нитями, она висела теперь над самой землей, так что Игар, привстав на цыпочки, мог дотянуться до ее лица.
– Илаза… Все будет хорошо… Выпей…
Хорошо, что густые сумерки. Хорошо, что они не видели друг друга; Игар не хотел знать, как выглядит теперь Илаза, и не хотел показывать ей свое опухшее, в бороздках слез лицо. Она глотнула и закашлялась; потом пила долго, со стоном, и Игар со странной ревностью подумал вдруг, что там, на Алтаре, она постанывала очень похоже… Пожалуй, точно так же, только тише… А сейчас…
Баклажка опустела. Игар облизнул кровавую коросту на собственных сухих губах:
– Ты – как?..
Пауза. Чуть слышно:
– Спасибо.
– Все будет хорошо, – сказал он так ласково, как мог. – Потерпи, ладно?
Паутина содрогнулась – Илаза закачалась, как тяжелая гиря. Игар отогнал неприятное воспоминание о висельниках, медленно покачивающихся в петле. Поднял голову; паутина закрывала полнеба, и в недрах ее Игару померещился темный сгусток. Нет, показалось… Теперь в другом месте, ниже… теперь…
Он резко обернулся. Бесформенная тень ускользнула из-за спины за миг до его движения.
– Освободите… – попросил он жалобно. – Кто бы вы ни были… Освободите ее…
Странный царапающий звук, похожий на тихий скрип.
– Спокойно, спокойно… Напейся теперь сам.
Игар перевернул баклажку – единственная капля упала ему на башмак. Тихий скрип повторился, и Игар с ужасом понял, что это на самом деле смех:
– Ну-ну… Девочка выпила все, не оставив мальчику и глоточка… Чем же напоить тебя? Можно ее кровью?
Игар испугался так, что пришлось судорожно сжать колени:
– Нет, нет… Нет…
Тень скользнула над его головой, на мгновение закрыв звезду.
– Ладно… Ступай к ручью… и наполни баклажку. А потом ты вернешься. Ступай.
…Две ночи назад был Алтарь. Был ли?! Как сон… Как давнее воспоминание. Будто веслом по голове. Мальчишки вытащили рыбину, саданули веслом – и удивленные глаза вылезли из орбит, а черные рыбьи усы печально обвисли…
Игару казалось, что он теряет память.
Он брел в темноте, то и дело спотыкаясь, падая и съезжая вниз на собственном животе. Ручей звенел все громче; выходя на прогалины, где еще чуть-чуть подсвечивало угасающее небо, он останавливался, чтобы тупо уставиться на свою ладонь. Сгибал и разгибал пальцы, шепотом упрашивая себя: это я. Это моя рука, моя рука…
А потом он разом забыл обо всем. Ручей звенел, ручей простирался, заняв собой полмира; Игар стоял над его гладью, глядя, как дробиться на ней танцующий свет звезд.
Еще потом он впал в счастливое оцепенение. Вода стекала по его губам, и, уже напившись, он лежал лицом в ручей – бездумный и безвольный, достигнувший абсолютного совершенства, где не место желаниям, хотениям и прочей мелочной суете.
…А очнулся на бегу. Вверх по темному противоположному склону, длинными и небывало сильными прыжками, как не бегал никогда, как зверь, только что перегрызший веревку…
Отец-Разбиватель учил: выжить, выжить во что бы то ни стало, молить Птицу о жизни, благодарить Птицу за удачу… Жить. Жить!!
