Иными словами, каждое начало и окончание дежурства для инквизитора превращалось в настоящее испытание. Чтобы влезть или вылезти из толстой шкуры ИК-Б, у меня уходило не меньше пяти минут, причем в активном таком армейском темпе. Однако сегодня я сидел уже четверть часа, возясь с бесконечными герметичными застежками, задумчиво жевал любимую мятную жвачку, которая помогала мне успокоиться, и подолгу засматривался в одну точку. Во время очередного такого ступора меня и застал Изюм, успевший уже не только снять боевой костюм, но и сходить в душ.
— Ты чего телишься, Юрец? — спросил он меня, обтирая свою могучую спину полотенцем. — Домой не хочется?
— А? А-а-а… да нет, хочется, — заторможено отозвался я. — Просто думаю.
— О том пацане? — уточнил напарник.
— Да, Макс, о нем самом…
Мой товарищ присел напротив и вперил в меня тяжелый трудночитаемый взгляд.
— Слышь, командир, — ткнул он кулаком мне в плечо, — ты сколько в инквизиции служишь? До сих пор еще не понял, что нельзя все это говно близко к сердцу принимать? Не догоняешь, что оно тебя прямиком в руки к мозгоправам приведет?
— Блин, Изюм, да не в этом дело! — протяжно вздохнул я. — Мальчишке ведь всего одиннадцать, а в нем уже пробудился дар!
— Ну и что? — не понял моей обеспокоенности соратник. — Не очень-то редкое это явление. Иначе никто бы и не думал строить закрытые интернаты для юных инфестатов, не достигших четырнадцатилетнего возраста.
— А эти малолетние некроманты все умеют поднимать кукол? — иронично поинтересовался я.
И вот тут черная-пречерная туча наползла на лицо Изюма, а брови его удивленно поползли куда-то в область короткостриженого затылка.
— Ну-ка, выкладывай, — призвал меня к ответу напарник. — О чем я не знаю? Пацан тебе что-то рассказал?!
— Нет, сам догадался, — неохотно буркнул я, понимая, что затронул весьма непростую тему. — За секунду до твоего доклада о ликвиации умертвия на балконе, мальчишка схватился за лицо и брыкнулся на пол. Понимаешь, что это значит?
— Твою мать… — мой соратник напряженно помассировал слегка подернутые сединой виски. — Так это было не простое умертвие?!
— Вот именно, Макс! Это была полноценная кукла, а не тупой бродячий труп! — приглушенно зашипел я. — Малой шкет протянул к мертвой матери связь, объединившую их разумы! Ты представляешь, какой отпечаток это оставило на психике ребенка?! Да он может вообще никогда не оправится от такого… Как умерла родительница Николая — это еще большой вопрос. А что если он ее убил своим даром? Я в комнате видел на полу разбитый смартфон и разбросанные книжки. Со стороны очень похоже, что между ними возник конфликт на почве учебы…
— Ну, он определенно сильный инфестат, если сумел сразу после пробуждения дара подчинить разум мертвеца, — не стал отрицать очевидного мой товарищ. — Но даже если все так, как ты говоришь, то мы его вовремя обезвредили. Набедокурить пацан нигде не успел, а дальше с ним пусть «черные кокарды» разбираются и мозгоправы, не только же нашу кровь им пить.
— Так-то оно так, — потер я слегка заросший щетиной подбородок, — но меня в целом тенденция удручает. Возраст пробуждения дара будто молодеет, а вдобавок к этому инфестаты начинают работать как по методичке. Словно где-то онлайн-курсы открыли или школу какую. Вспомни хотя бы того упыря, который девчонок в промзоне резал. Чувства дежавю никакого у тебя не возникло? Тут явно прослеживается один и тот же почерк! Кто-то усиленно разгоняет в среде некромантов информацию о способах увеличения выбросов некроэфира при убийстве жертв!
— И снова это не наша забота, Юрец, — без тени веселья или беспечности возразил Изюм. — Можешь мне поверить, этот секрет Полишинеля был широко известен и пять лет назад, и десять. Но ты себе просто забиваешь череп ненужной ерундой. Ты же так любишь посещать лекции по православию, так попы там прямым текстом говорят, что инквизиция — карающая длань господа. Сечешь? Длань, а не голова! Потому не взваливай на свои плечи дополнительных проблем, если не хочешь, чтоб у тебя фляга окончательно свистеть начала.
— Легко сказать, — больше из вредности буркнул я, хотя прекрасно осознавал правоту слов приятеля.
— Нет, командир, так дело не пойдет, — непререкаемо покачал головой Изюм и придвинулся еще ближе. — Мы с тобой сколько уже под одним парусом ходим?
— Года полтора где-то, я не считал…
— Ну так я тебя за это время хорошо узнать успел, — продолжал излагать мой напарник, — и заметил, что когда ты чем-то грузишься, то начинаешь работать слишком напористо. А это прямой путь… ну сам знаешь куда.
— Спасибо за заботу, но…
— Нет, не «но», слушай меня! — прорезались в голосе Макса повелительные нотки. — Я побольше твоего пожил и куда больше твоего видел, так что имею представление, о чем говорю…
— Да что ты там видел! — как-то совсем по-мальчишески возмутился я, разозленный тем, что мой подчиненный начинает меня поучать, словно какого-то сынка. — Я на службе тоже дерьма хапанул не меньше твоего!
— Ты уверен, Юрец? — сослуживец понизил голос и сощурился так сурово, что мне стало некомфортно поддерживать с ним зрительный контакт. — Хочешь узнать, в какой заднице я побывал?
— Ну валяй, расскажи, — неохотно пробормотал я, в сотый раз успев пожалеть, что вообще решил поделиться своими переживаниями.
— Я был в Риме, когда он умирал.
От услышанного признания я едва не свалился с лавки, а потом пристально посмотрел в глаза Изюму, пытаясь понять, не разыгрывает ли он меня. По сути, итальянский инцидент был вторым трагичным случаем в истории человечества явления жуткой силы инфестатов. Произошел он примерно через полтора года после Кровавой Зимы в Москве, но по количеству жертв далеко переплюнул ее.
— Шутишь? — уточнил я контрольным вопросом.
— Нисколько.
— Но как? Это ж лет тринадцать назад было… Или уже четырнадцать?
— Ну так и мне, Юрец, под сраку годков уже, — грустно ухмыльнулся Виноградов.
— Точно, все время забываю, насколько ты старый пенёк…
Я попытался незамысловатой шуткой разрядить обстановку, но Макс, вопреки своей извечной привычке отшучиваться на тему своего возраста, остался предельно серьезен.
— Я тогда был чуть старше тебя, — пустился мой собеседник в воспоминания. — Очень нелегко переживал потерю многих друзей и сослуживцев, которые полегли в Москве в бойне с умертвиями. И я постоянно, прямо как ты сейчас, забивал голову всякой разной хренью. Сечешь, Юрец? Не успел я смириться с произошедшим, не успел принять мысль, что мертвецы отныне могут бродить среди нас, как меня вдруг в составе отряда отправляют в Рим. И не просто отправляют, а под грифом такой секретности, к какой не всякого генерала ФСБ допустят. Но это все лирика и совсем неважно. А важно то, что я там видел…
— Так и что? — затаил я дыхание, невольно подаваясь вперед, дабы не упустить ни одной даже самой мелкой детали из истории напарника.
Изюм никогда не рассказывал о своем прошлом. Единственное, что мне было известно, так это то, что он служил где-то в спецуре, и явно там не рацию таскал на горбу. Да и то я узнал не от напарника лично, а от нашего комбата. Сам же Виноградов излишней болтливостью не отличался…
— О… это словами не передать, — сослуживец слепо уставился в одну точку, будто перед его внутренним взором снова восставали картины далекого прошлого. — Кровь на улицах, тысячи умертвий, шныряющих на каждом шагу, скрывающиеся в канализации выжившие, жрущие друг друга, словно голодные крысы, мародеры, захватившие поземные коммуникации, но самое жуткое…
Бывший спецназовец замолчал, впав в какой-то абсолютный ступор. Кажется, он даже перестал дышать, поэтому мне пришлось немного растормошить его.
— Э-эй, Макс, очнись! — я тронул приятеля за мускулистое предплечье, выводя из состояния глубокой задумчивости. — Так что самое жуткое?
— Ничего, — открестился он от продолжения рассказа, одномоментно становясь похожим на себя прежнего. — Того, что я назвал, уже достаточно. Короче, жесть там была полная, сечешь, Юрец? И тогда я понял, что не смогу жить с этими воспоминаниями. Слишком уж они давили мне на психику…
