свое лицо. Этой системы мне следует держаться впредь.
Запись от Восемнадцатого дня Пятого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос
Некоторые Статуи я люблю больше остальных. Одна из них — Женщина, несущая Улей.
Другая — возможно, самая любимая — стоит у Двери из Четвертого в Пятый северо-западный Зал. Это Статуя Фавна, полукозла-получеловека с курчавой Головой. Он чуть заметно улыбается и прижимает палец к губам. Мне всегда кажется, что он хочет мне что-то сказать или от чего-то предостеречь. «Тсс! — как будто говорит он. — Осторожнее!» Но какая здесь может быть опасность, я так и не узнал. Однажды Фавн мне приснился: он стоял в заснеженном лесу и разговаривал с ребенком женского пола. [5]
Статуя Гориллы в Пятом северном Зале всегда останавливает мой взгляд. Горилла сидит на корточках, подавшись вперед и опираясь на могучие Кулаки. Лицо этого Животного всегда меня завораживало. Его Мощный Лоб нависает над Глазами и у человека выглядел бы грозно нахмуренным, но мне представляется, что у Гориллы это означает нечто прямо противоположное. Это символизирует многое, в том числе Мир, Спокойствие, Силу и Терпение.
У меня есть и другие любимые Статуи — Мальчик, бьющий в Кимвалы, Слон, несущий Башню, Два Царя, играющие в Шахматы. Последней упомяну Статую, которую не особенно люблю. Правильнее сказать, эта Статуя, вернее — пара Статуй приковывают мой взгляд всякий раз, как мне случается их увидеть. Роста они примерно шестиметрового, обрамляют восточную Дверь Первого западного Зала и обладают двумя примечательными особенностями: во-первых, они много больше других Статуй в Первом западном Зале, а во-вторых, не завершены. Их Торсы выступают из Стены по пояс, Руки, заведенные назад, отталкиваются от нее, Мышцы вздулись от натуги, Лица искажены. Смотреть на них тягостно. Они как будто мучительно рвутся на свет; усилия могут оказаться тщетными, но оба не сдаются. Их Головы украшены великолепными Рогами, поэтому я назвал их Рогатыми Великанами. Они представляют Упорство и Борьбу с Жестокой Участью.
Неуважительно ли по отношению к Дому любить одни Статуи больше других? Иногда я задаю себе этот вопрос. Я убежден, что сам Дом одинаково любит и благословляет все им созданное. Должен ли я стараться быть таким же? И все же я понимаю, что в природе человека предпочитать одно другому, находить что-то более значительным, чем остальное.
Запись от Девятнадцатого дня Пятого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос
Есть много неизвестного. Однажды — месяцев шесть или семь назад — я увидел, как медленный Прилив под Четвертым западным Залом несет что-то маленькое и желтое. Не зная, что это, я ступил в Воду и поймал его. Это оказался лист, очень красивый, скрученный по краям. Разумеется, он мог быть частью невиданного водяного растения, но мне в такое не верится. Его поверхность отталкивает Воду, как будто предназначена для жизни в Воздухе.
Запись от Двадцать девятого дня Пятого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос
Сегодня утром в десять часов я пошел во Второй юго-западный Зал на встречу с Другим. Когда я вошел в Зал, Другой был уже там, стоял, прислонившись к Пустому Пьедесталу, и тюкал пальцем по одному из своих блестящих устройств. Он был в прекрасно скроенном черном костюме и белоснежной рубашке, красиво оттенявшей его смугловатую кожу.
Не поднимая глаз от устройства, он сказал:
— Мне нужны данные.
С ним такое бывает часто: он настолько сосредоточен на своем деле, что забывает поздороваться и спросить, как я поживаю. Я не обижаюсь. Меня восхищает его преданность науке.
— Какие данные? — спросил я. — Могу ли я тебе помочь?
— Конечно. Собственно, без тебя мне не обойтись. Тема моего сегодняшнего исследования, — тут он поднял взгляд от своего занятия и улыбнулся, — ты.
Улыбка у него очень приятная, когда он не забывает пускать ее в ход.
— Правда? — спросил я. — Что ты хочешь выяснить? У тебя есть гипотеза касательно меня?
— Есть.
— Какая?
— Не могу тебе сказать. Это может повлиять на данные.
— О! Да. Верно. Виноват.
— Все в порядке. Нет ничего естественней любопытства. — Он положил свое блестящее устройство на Пустой Пьедестал и сказал: — Сядь.
Я сел на Плиты, скрестил ноги и стал ждать вопросов.
— Удобно? Отлично. Теперь скажи мне. Что ты помнишь?
— Что я помню? — в растерянности переспросил я.
— Да.
— Вопрос чересчур общий, — сказал я.
— И все же попробуй на него ответить.
— Что ж. Полагаю, ответ: все. Я помню все.
— Довольно смелое утверждение. Ты уверен?
— Уверен.
— Приведи примеры того, что ты помнишь.
— Допустим, — сказал я, — ты назовешь какой-нибудь Зал во многих днях пути отсюда. Если я там бывал, то сразу отвечу, как туда добраться. Перечислю все Залы, через которые предстоит идти. Опишу примечательные Статуи по его Стенам и сумею довольно точно указать их местоположение: у какой Стены они стоят, северной, южной, восточной или западной, и на каком от нее расстоянии. Смогу также назвать…
— А как насчет Шарф-бери? — спросил Другой.
— Мм… Что?
— Шарф-бери. Ты помнишь Шарф-бери?
— Нет… я… Шарф-бери?
— Да.
— Не понимаю.
Я ждал объяснений, но Другой только молча за мной наблюдал. Я видел, что вопрос чрезвычайно важен для его исследования, однако понятия не имел, какого ответа он от меня ждет.
— Шарф-бери не слово, — сказал я наконец. — Оно ничего не значит. Ничто в Мире не соответствует такому сочетанию звуков.
Другой по-прежнему молчал и все так же пристально смотрел на меня. Я беспокойно заглянул ему в лицо.
Вдруг меня осенило, я воскликнул:
— О! Я понял, что ты делаешь! — и засмеялся.
— И что же я делаю? — с улыбкой спросил Другой.
— Тебе надо проверить, правду ли я говорю. Я только что сказал, что могу описать путь в любой Зал, до которого когда-либо доходил. Однако ты не можешь проверить истинность моего утверждения. Например, если бы я описал, как идти до Девяносто шестого северного Зала, ты не мог бы определить, все ли я верно говорю, поскольку сам ты там не бывал. Поэтому ты задал мне вопрос с бессмысленным словом — Шарф-бери. Ты очень умно выбрал слово, похожее на имя какого-то места — такого холодного, что,
