— сказал Броук горько.
— О да! — подхватила Виллемина ему в тон. — Кнолль сказал, что я предаю своего покойного названого отца и гублю дело его жизни. Они убеждены, что дело жизни государя заключалось в том, чтобы отдать Прибережье Перелесью — хотя он, насколько я могла понять, всю жизнь пытался сохранить нашу независимость.
— С переменным успехом, — добавил Раш. — Перелесцы при нашем дворе пели на разные голоса о золотом веке, о мире без границ, о всеобщем братстве — а в моём кабинете готовы были меня удушить, выбивая право беспошлинной торговли и требуя чуть не бесплатных перевозок на наших судах.
— И даже наставник Элия считает меня еретиком из-за веры моих предков, — напомнил Броук. — Духовные училища, похоже, учат, что только ветвь Сердца Мира и Святой Розы несёт вечную, абсолютную и незыблемую истину. Врагов воспитывают… а потом эти враги проповедуют нашему простому народу, что перелесцы — истинной веры, а мы — еретики.
— Моя бы воля, — сказал Норис с тихой холодной злобой, — я бы перелесских аристократов выставил с побережья вообще. Нечего им тут делать.
— Кнолль — и не аристократ, и не перелесский, — напомнил Раш.
— Прошу прощения, мессиры, — сказала Виллемина, — это не то, что нам нужно обсуждать. У нас есть дела, которые непременно нужно сделать по возможности быстрее.
— В смысле, потом будем возмущаться, — добавила я от себя, закончив пересказывать её слова.
— Пресса, — кивнул Раш. — Все ждут новостей.
— Очень хорошо, — сказала Виллемина. — Расскажите им о Кнолле. Как можно точнее и вернее. Что он считает себя патриотом, что уверял, будто я предаю дело жизни государя Гелхарда, что он надеялся на союз с Перелесьем — и жаждал золотого века. И ради всего этого нарушил присягу и попытался убить беременную даму. Уточним: перелесцы и их союзники считают, что цель оправдывает средства, а ради своего идеала, созданного ложью Перелесья, совершают бесчеловечные поступки.
Я старалась повторять сразу за ней, а Раш быстро записывал — тоже, по-моему, так точно, как мог.
— Кнолля — судить на закрытом заседании? — спросил Броук.
— Нет, — тут же ответила Виллемина. — Пусть будет показательный процесс. Нам нужно показать всем эту точку зрения — и сделать вывод: она приводит к преступлению перед страной.
— Орстена — казнить? — спросил Броук. — То, что он жив, меня нервирует.
— Нет, — вздохнула Виллемина. — Как бы ни было, он — родственник государя. Одиночное заключение. Пожизненно. Тайно доставить в монастырь Блаженного Ромма на Каменном острове, замуровать в каземат как государственного изменника. Не оповещать прессу и свет: он мёртв для всех, мы о нём забыли.
— Кнолля? — спросил Броук.
— Полагаю, он будет приговорён к публичному повешению, по закону — как обвиняемый в государственной измене и покушении на убийство королевы, — сказала Виллемина. — Если суд решит так, то я помилую его, заменив казнь пожизненным заключением. И распоряжусь, чтобы ему приносили свежие газеты. Я хочу, чтобы он увидел, к чему вело его предательство — и ради чего он пошёл на убийство. Увидел — и понял.
Ничего себе, подумала я, повторяя. Раш кивнул понимающе. Броук содрогнулся.
— Концерн «Сталепрокат Кнолля» переходит в собственность прибережной короны, — продолжала Виллемина. — Позаботьтесь о надёжном управляющем, дорогой мессир Раш. Мне нужен человек, который не будет задерживать выполнение королевского заказа.
— Спуск на воду подводного судна откладываем? — спросил Броук.
— Нет, — сказала Виллемина. — Он состоится в назначенное время. Надеюсь, я смогу присутствовать.
Я за это время уже немного освоилась и привыкла — наловчилась повторять за моей Вильмой почти слово в слово. И когда она отпустила Броука, чтобы начать обсуждать с Рашем курс ценных бумаг, состояние государственных счетов и всякое такое, от чего мой бедный мозг норовил свернуться в штопор, — я почти не путалась.
Только устала, будто на мне впрямь ездили верхом.
Отпустив Раша, Виллемина сочувственно мне улыбнулась:
— Мы почти закончили, дорогая. Я думаю, мы отложим донесения внешней разведки, послов и визит маршала до завтра. Мне кажется, что объяснять прекраснейшим мессирам Лиэру и Ирдингу придётся уж слишком много. Наверное, не стоит, верно?
— Вот она, королевская мудрость, — я случайно хихикнула. — Не знаю, как Ирдинг, я с ним плохо знакома, а вот Лиэр точно свихнётся.
— Постепенно привыкнет, — улыбнулась Вильма. — Мессиры миродержцы же привыкли. Даже фрейлины не шарахаются от мессира Валора — а уж военные-то и подавно приноровятся. Если я что-то понимаю, нам всем придётся постоянно привыкать к чему-то довольно жуткому или отвратительному… наступает тяжёлое время.
То, что вечером принесли мэтр Фогель и Глена, удивило меня ужасно — и Вильму, кажется, не меньше.
— Я ожидала увидеть скелет, — сказала Вильма, разглядывая искусственное тело. — А это… произведение искусства… дорогие друзья, я даже затрудняюсь назвать…
— Куколка, — сказала я озадаченно. — Фарфоровая. Но не возьму в толк, как вам это удалось.
Мне показалось, что они отлили искусственное тело из фарфора целиком — только полированным серебром блестели шарниры. Я смотрела на громадную, великолепно сделанную куклу с лицом Виллемины и думала: очень красиво. Просто очень. Но как же она будет двигаться? Фарфор довольно тяжёлый, слишком хрупкий…
— Это не фарфор, — с тенью даже самодовольства объяснил Фогель. — Это тот самый новый материал, о котором сейчас все говорят: каучук. Из фарфора только лицо, леди Карла, а тело — из белого каучука. Лёгкий материал, упругий, пружинит.
Я тронула белую гладкую ногу. На ощупь она напоминала холодную человеческую кожу — мне даже стало жутковато на миг.
Я взяла куклу за руку. Скрыть серебряные шарниры, двигающие пальцы, мастера не сумели, но кисть…
Я не могла взять в толк, как они успели создать за день этот шедевр — пока не поняла, что, по всей вероятности, наши мастера потихоньку вели свои собственные разработки и экспериментировали. И вот результат такого эксперимента… неожиданный.
Чудовищно дорогой, очевидно. Потрясающе красивый. Очень странный.
Никакой загробной жути.
И всё-таки… всё-таки…
— Вот так и становятся неувядающе прекрасными, — весело сказала Виллемина. — Карла, дорогая, скажи этим гениальным мастерам, что я не ожидала. Они меня восхитили.
— Государыне очень нравится, — сказала я дрогнувшим голосом.
Фогель прослезился:
— Государыня
