— Оставь, — шикнул я на друга. — Так не делается, не к Элоизе на работу пришли, а к людям с понятием. Здесь ешь, а с собой тянуть не смей.
Звенислав нехотя возвращает хлеб на стол, а сзади подходит Кривой Руг и одобрительно хлопает меня по плечу:
— Молодца! Что за слово от Одноглазого хотите?
— Нам бы с района целыми уйти, — говорю бандитскому главарю. — Нас парни Папаши Бро на границе кварталов остановили, пришлось старшего вырубить.
— Это все? — удивляется Руг. — Ни денег, ни проблемы порешать, ничего ненадо?
— Слава богам, с проблемами сами разбираемся, а вот оказать помощь вам, это уже есть честь, — говорю я, стараясь казаться пошире в плечах и повыше ростом.
Кривой Руг засмеялся, присутствующие при разговоре, его смех подхватили, и он, вновь одобрительно стукнув меня по плечу, сказал:
— И снова молодца, не проси никогда и ничего, все что нужно, сам возьмешь. Однако, если проблемы будут, то заходи, не стесняйся. Пусть меня на месте нет, но Дори тебе поможет.
Нас отпускают и, в сопровождении громилы Гонзо, мы покидаем Старую Гавань. На улице, в том месте где мы столкнулись с ребятишками Папаши Бро, перегораживая проход, нас ждет два десятка молодняка и двое уже взрослых бандюганов.
— Гонзо, — один из ночных работников, окликает нашего охранника. — Приютских нам отдай, они нашего человека побили, за это ответить должны, по всем понятиям так.
Вышибала моментально набычился, расправил плечи и, как мне показалось, стал еще больше, чем есть на самом деле. Он исподлобья посмотрел на тех кто нас ждал и выдохнул:
— Они друзья Кривого Руга. Если есть проблемы, то все к нему.
Бандюки Папаши Бро о чем-то пошептались, что-то для себя решили и проход очистили. Мы идем мимо них и оказываемся в квартале Моряков. Гонзо возвращается назад, а мы, что мы, припустили со всех ног к приюту.
Герцог Штангордский Конрад Третий.
Бал прошел просто великолепно и Конрад Третий, герцог Штангордский, был сегодняшним вечером вполне доволен. Его сын все же присмотрел себе невесту, с ее родителями переговоры относительно помолвки, а затем и свадьбы, прошли успешно, а значит, что в скором времени можно надеяться на внуков. Все хорошо, а если бы не годы и старые ранения полученые десять лет назад в Великой Степи, при неудачной попытке урвать у колдунов-рахдонитов, хотя бы кусок от бывшего каганата Дромов, то и совсем было бы отлично.
— Ваше Сиятельство, — к нему наклонился его камердинер, а заодно, и распорядитель по всем забавам герцога, виконт Штриль. — Кого из придворных дам вы желаете видеть этой ночью у себя в опочивальне?
— Никого, Штриль, — поморщился герцог. — Сегодня мне необходим здоровый сон. Может быть завтра…
— Понимаю, — угодливо кивнул виконт и, слегка взяв герцога под локоть, произнес: — Позвольте вам помочь, Ваше Сиятельство.
— Не стоит, — Конрад стряхнул руку Штриля. — Я еще не настолько немощен, виконт.
— Простите, милорд, — склонился в изящном полупоклоне камердинер и его крысиные глазки как-то нехорошо сверкнули.
Герцог прошел в свою шикарную опочивальню, где его уже ждали массажисты и врачи-косметологи. Конрад Третий поморщился и, взмахнув рукой, устало произнес:
— Массажисты вон. Врачам только минимальный объем процедур.
Массажисты, два миловидных молодых человека, тут же вышли, а к герцогу подскочили слуги и помогли раздеться. Конрад лег на кровать и к нему моментально подскочили косметологи. Ему на лицо накинули маску из тончайшего льна, пропитанную драгоценнейшим маслом криапса. На его тело надели рубашку, а на руки и ноги, чулки, пропитанные все тем же маслом, по слухам, исцеляющим любые болезни и заживляющим старые раны. Герцог сильно надеялся, что это правда, и терпел неприятные процедуры каждый вечер.
Наконец, все процедуры были проделаны. Слуги и врачи-косметологи, задувая свечи, покинули опочивальню герцога, и он остался один. Сон пришел сразу, как встарь, во времена военных походов, только смежил веки и уже спишь.
Проснулся герцог резко и неожиданно, сразу, без переходов, так же как и заснул. Что-то было не так вокруг, вроде как все тоже самое, но присутствовало и что-то чужое. Конрад тихо, стараясь не шуметь простынями, засунул руку под подушку и вынул из под нее тяжелый длинный кинжал, свою верную мизеркордию, верой и правдой служившую ему долгие годы.
— Кто здесь? — крикнул он в темноту.
Тишина ничем кроме его окрика не нарушилась, и он, скинув с лица лечебную маску, крикнул громче:
— Стража, ко мне!
И вновь тишина, и никто не торопится на помощь герцогу, а тем временем, темнота сгустилась в одном из углов опочивальни, и казалось, что протяни руку перед собой, в эту черноту, и ты наткнешься на преграду. Дрожащей рукой, герцог нащупал на столике, стоящем рядом, поджиг, механическую игрушку-диковину, созданную далеко за морем. Клацнув колесиком, подпалил его фитиль и зажег все три свечи, что были в канделябре на столике. Неровный желтоватый свет озарил опочивальню и только в одном из углов, тьма сгущалась все сильней, и свет не мог ее пробить.
— Кто здесь? — снова повторил герцог.
Клок тьмы, вдруг прянул к нему, и остановился возле самой кровати, зависнув между полом и потолком. Герцог Конрад трусом никогда не был, но то, что пришло сегодня к нему в гости, не было чем-то живым, а значит, что его кинжал, сегодня ему вряд-ли поможет. Сердце бешенно стучало, грозясь выпрыгнуть из груди, но тем не менее, он собрался с силами и выставил кинжал перед собой, как последнюю преграду между ним и непонятной чернотой. Все что он сейчас мог сделать, так это молиться богам-прародителям, но в этом он никогда силен не был, и пересохшими губами, Конрад зашептал единственную молитву какую знал:
— О, Великий наш прародитель и заступник, бог Белгор. Отомкни Врата Небесные, помоги потомку твоему. Напитай тело и душу мои силой своей. И выйдя из меня, да разрушат силы эти, все зло замысленное против меня, и сокрушат коварство недругов моих. И обратится зло против зла, на врагов моих. Славься Белгор, и да и не забудем мы предка своего. Слава!
Прошептав молитву, герцог немного успокоился, кусок тьмы повисший в неподвижности, ничем не угрожал ему, и он, в полной тишине громко спросил:
— Кто ты или что? Отвечай!
Тьма зашевелилась и в ней проступило скуластое лицо, которое, герцог тщетно пытался забыть уже десять лет.
— Булан, ты? — изумленно вскрикнул герцог и уронил свой кинжал.
Лицо в клочке тьмы исказилось гримасой и раздался голос:
— Ты предал меня, Конрад, а ведь ты, меня братом своим называл. Пришло твое время, герцог Штангордский. Ты не представляешь, как я умирал, в каких муках корчился, и что я отдал за то, чтобы в твой последний час, посмотреть в твои глаза.
