А потом сгущается туман, и звон становится шорохом, и неба уже не видно – ни своего, ни чужого. Туман липкий, холодный, дышать трудно. И не видать ничего. Когда вереск под ногами коня сменился луговой травой, я это скорее почувствовал по изменившейся поступи коня, чем увидел.
Я сошел с коня, стреножил его и пустил пастись. Вот они, дикие луга за вересковой пустошью. Что такое «граница трав», я не знаю, но там видно будет. Вроде на этой границе должен гореть костер. Никаких костров и в помине нет. Может, я ошибся местом? Да нет, вряд ли. Во всяком случае, время пока есть, можно и пооглядеться. Хотя много ли увидишь в тумане? Осядет он скоро, но я должен разобраться раньше, чем «звезды сметут его в стога».
На кострище я наткнулся довольно скоро. Рядом лежал изрядный запас хвороста. После недолгого раздумья я решил разжечь костер. Конечно, лучше, если костер разожгут те, кто делал надпись на кинжале. Но, хотя туман и начинал редеть, мне вовсе не улыбалось провести ночь без огня в этих местах. И вообще: пусть знают, что я их не боюсь!
Глупо, ребячески. Но я не мог быть иным в эту ночь.
Я сидел у костра и подкреплялся хлебом и медом из своих дорожных припасов. Туман почти рассеялся. В небе стояла полная луна, большая и чистая. Остатки тумана окружали ее нежно мерцающим ореолом. Вереск снова начинал звенеть. Этот звон, тихий и настойчивый… и лунный свет… я тряхнул головой. Так нельзя! Надо собраться. Нельзя давать вереску такую власть над собой. Особенно сейчас, когда туман осел, и над лугом сияет бледная, полупризрачная радуга. Я никогда раньше не видел лунной радуги. Я глядел на нее, как зачарованный, и не сразу заметил всадника.
Трудно сказать, как на самом деле выглядит укрытый плащом всадник в седле, какого он роста. Но мне он показался высоким. Конь его ступал неслышным шагом, но приближался он быстрее, чем самой бешеной рысью. В ярком лунном свете я даже издали мог различить серый плащ, светлые волосы, повязанные гибкой веткой через лоб, уверенные движения рук. Делая вид, что ищу что-то в сумке, я украдкой достал троелистник и поднес его к глазам.
Вот оно! Конечно, таким манером конь и шагом до тебя доберется в мгновение ока. Он вообще не ступал по земле, он шел по ветру, не приминая травы. И как я раньше мог не заметить, что он не касается земли? Почему мне казалось, что трава обвивает копыта? Ветка тоже оказалась обманом: голову эльфа охватывал серебряный обруч. И плащ его не был серым. Он сиял нежной зеленью, как юная весенняя трава. Не шелк, не бархат, что-то совсем другое, пронизанное золотистым и радужным сиянием росы.
Я так засмотрелся, что когда сообразил спрятать троелистник, было уже поздно.
– Ты взял троелистник с собой, Наемник? – улыбнулся эльф. – Даже ты?
Я покраснел до корней волос, как мальчишка, застигнутый за непотребным занятием.
– Оставь его, если хочешь, а можешь и убрать. Он тебе не понадобится.
Я неловко убрал троелистник за пазуху. Перемены облика не произошло. Плащ эльфа по-прежнему струился в свете костра зеленым золотом, обруч мерцал прохладно и спокойно.
– Извини, что заставил тебя ждать, – произнес эльф, садясь у костра. – Я думал ты будешь искать место дольше.
Час от часу не легче! Выходит, надпись на кинжале предназначалась лично мне?
– Я бы и искал дольше, доведись мне разбирать ваше послание самому, – проворчал я. – Разве нельзя было написать как-нибудь по-другому? А если бы я не догадался, что это не просто стихи?
Эльф покачал головой.
– Нельзя. Мы не могли рисковать! Вдруг кто-то прочтет и расшифрует послание кроме тебя и Морайха? Слишком многие охотятся за вашими детьми.
Мой расколотый мир заново воздвигся из руин, и его бывшими обломками мне еще раз угодило по голове. Я испытал невыразимое облегчение и ни с чем не сравнимый стыд. Почему мне сразу не пришло в голову самое простое: эльфы не покушались на детей, они их защищали! Почему? А кто я, собственно, такой? Что за шишка на ровном месте, чтобы эльфы обо мне заботились и защищали моего ребенка? Вот и не подумал. Мне, дураку, легче оказалось допустить, что эльфы виновны. И не мне одному. Ладно, теперь уж я все узнаю, обо всем расспрошу. Только не надо торопиться.
Эльф сел у костра и с наслаждением протянул руку к огню. На тыльной стороне его левой руки тянулся под рукав еще совсем свежий шрам.
– Так это ты был у меня дома? – сообразил я.
Эльф кивнул.
Я хотел сразу наброситься с расспросами. Едва удержался: нехорошо как-то.
– Не хочешь перекусить? – предложил я, указывая на свои припасы.
На мгновение эльф потерял выдержку, и его передернуло от отвращения. Потом он углядел что-то, и лицо его мигом прояснилось.
– Если можно, меду я бы поел. Ты прости, я знаю, у людей в обычае делить в знак дружбы хлеб и прочее, но я просто не могу есть… этого! – он указал на еду, не касаясь ее даже кончиками пальцев.
– Почему? – опешил я.
– Не могу. Раньше – другое дело, хотя и раньше ваша еда нам не очень годилась. Эльфы, живущие с людьми, старились прежде времени и умирали не в срок, и все из-за еды. А теперь и вовсе скверно. Силы Зла взяли власть над землей, над людьми. Вы все им пропитаны, и все, что вы делаете своими руками – тем более. Хлеб, испеченный и разрезанный человеком, отравил бы меня. Мы не можем больше с вами жить – мы болеем, умираем, сходим с ума.
Так вот почему последние эльфы покинули человеческие жилища!
Слыхал я об этом и раньше, а вот в толк взять не мог.
– Значит, наши пути разошлись? – медленно спросил я.
– Не совсем. Есть все же средства. Если среди нас растет человеческий ребенок или хотя бы полуэльф, он не заражен злом, и мы привыкаем. Потом нам легче бывать среди людей. Не жить, конечно – бывать. Это должна быть уж совсем безумная любовь или долг редкой дружбы, чтоб эльф ушел жить к людям.
– Так вот зачем вам нужны дети! – невольно воскликнул я.
– Именно нам они и нужны. Силам Зла они ни к чему. Просто они пытаются помешать, не допустить. Хоть бери и похищай этих детей, честное слово!
– Похищай? – усмехнулся я.
– Мы никогда этого не делаем! – вспыхнул эльф. – Как ты мог такое подумать.
– Успокойся, – сказал я. – Я этого не думаю.
И про себя добавил: «Уже не думаю».
– Только вот насчет подменышей растолкуй. Это слухи или правда?
– Правда, конечно. Мы менялись детьми, по уговору. Только ничего хорошего из этого не вышло. Раньше получалось, а теперь… вокруг люди… и эта ваша еда, и вещи… что с нашими детьми делалось – ты не поверишь! Неделя-другая, и они превращаются в уродов и идиотов. И они едят, постоянно едят, все время едят! Ваша пища для нас не просто отрава, она вдобавок нас не насыщает. Вот эти бедняжки и едят. Чистое разорение! – эльф помрачнел. – Ну, и обращаться с ними начинают ужасно. Бессмысленные уроды и прожоры. Но все же так жестоко… я не в силах этого понять. Конечно, мы не можем допустить, чтоб ребеночка мучили, и забираем его обратно, а человеческого ребенка возвращаем, и лечить наших детей потом приходится долго. Так что с обменом детьми ничего не вышло, сам понимаешь.
