— Готово, — сказал Бардрем. Он был у столика; кувшин стоял на полу, а миска осталась там же, где обычно, наполненная водой до краев в ожидании новой задачи. Я подошла. Над свечой Бардрем держал маленький глиняный кувшин. В кувшине плавал воск.
— Встань здесь, — сказала я. Девочка послушалась. Я не понимала, чего мне хочется больше — улыбнуться или задрожать от страха. Я взяла у Бардрема кувшин, и он отошел вглубь комнаты. Я поднялась на цыпочки и вылила воск; он стекал медленными, густыми каплями, которые темнели и расплывались, коснувшись воды.
— Давай, — прошептал Бардрем, и девочка откашлялась.
— Скажи… — начала она и запнулась. — Скажи мне мое будущее, — произнесла она громче, почти со злостью.
Слова, вода, воск — и мое видение в цвете вина.
Девушка здесь; я вижу ее тень на воде в каплях воска, но вижу и ее Иное Я, плотное и прозрачное. Она обнажена. У нее темные соски. Я думаю: «Воск», но потом чувствую, какая влажная здесь тьма. Одна капля, другая, и я понимаю — знаю, — что это кровь. Живот под грудью знакомо вздулся. На тело брызжет кровь, рисуя новые узоры и линии, похожие на змей. Внезапно они оказываются повсюду: чешуйка за чешуйкой из пупка девушки появляются красные змеи. Их языки касаются свежей крови, которая брызжет на меня. Отворачиваясь от чаши, я слышу свой крик.
Я лежала на полу, поджав под себя ноги. Девушка — настоящая, — смотрела на меня, раскрыв рот.
— Что? — Я слышала Бардрема, но не видела его. Передо мной были распахнутые глаза и кремовый платок с кружевами, соскользнувший с ее плеча.
— Змеи. — Я не думала, не переводила дыхание, просто сказала слова, которые наполняли мне рот. — Ты ждешь ребенка, но на самом деле вместо него змеи. У тебя отовсюду идет кровь, особенно оттуда, где должно быть молоко…
Девушка закричала. Всего раз, но этот крик был пронзительным и чистым, почти как музыка, а спустя несколько секунд в коридоре послышались шаги.
На Игранзи было длинное бесформенное одеяние с разноцветными пятнами. За ее спиной сгрудились девушки в ночных рубашках до середины бедер, в платьях из длинных лент, которые расходились в стороны, обнажая разукрашенную узорами кожу. Все это я видела с ясностью, болезненной, как мигрень.
— Прочь отсюда. Все.
Как только Игранзи это сказала, девушки исчезли — все, кроме одной, которая обнимала себя обеими руками. Она так дрожала, что ее ночная рубашка упала с плеч. За переплетенными руками я видела ее соски. Они были темными, но на кровь не похожи.
— Я сказала прочь. — Это относилось к Бардрему, который стоял у умывального столика. Кувшин у его ног опрокинулся. Он перевел взгляд с Игранзи на меня, и Игранзи шагнула вперед, сжав кулак и подняв руку. Он мигом вылетел из комнаты, и нас осталось трое.
— Дитя. — Игранзи повернулась к дрожащей девушке и положила на ее плечо темную руку с опухшими суставами. Девушка издала низкий животный звук. Тонкими белыми руками она вцепилась в Игранзи, и я не знала, обнимает она ее или отталкивает.
— Сядь, дитя, — сказала Игранзи так мягко, как я никогда прежде не слышала. — Сядь и поговори со мной. Я налью тебе вина, тут есть одеяло…
Девушка повернулась и выскочила из комнаты. Ее кружевная оборка зацепилась за щеколду и оторвалась. Девушка убежала, а я все еще смотрела на кружево. Мне отчаянно хотелось пить, голова кружилась; оборка, прежде казавшаяся кремовой, теперь была синей с яркими желтыми пятнами.
— Нола. — Сколько разных голосов способно произвести на свет ее горло? Этот был пустым, ровным, словно и не звук вовсе. — Я пойду за ней и посмотрю, что можно сделать. Ты останешься здесь. Сегодня, завтра и еще много дней ты будешь сидеть взаперти. Тебе нельзя ни с кем встречаться и разговаривать. Когда я решу, что настало время разговоров и встреч, я к тебе приду.
Я смотрела в пол, видя только край ее ночной рубашки и кончики мягких кожаных шлепанцев (светло-зеленых, из-за чего мне еще больше захотелось пить). Игранзи ушла, дверь закрылась, ключ повернулся в замке. Спустя несколько мгновений я подошла к столику и подняла упавший кувшин. Ковер под ним намок, и в кувшине не осталось воды. Она была только в чаше, где плавали толстые капли воска. И хотя я дрожала, а в ушах продолжал звучать новый холодный голос Игранзи, я смотрела на эти капли и чувствовала в себе движение, рождавшее улыбку.
* * *
Игранзи пришла через три дня.
— Идем, — сказала она, пока я с трудом поднималась с постели, вдыхая запахи свежего хлеба, пота и душистого масла, проникавшие в открытую дверь. Я последовала за ней, чувствуя себя неуверенно и неловко. Стояла середина дня, коридоры были пустыми и тихими. Игранзи привела меня туда, где я еще ни разу не была: коридоры с высокими потолками, на стенах и вокруг дверей — темные изъеденные жучками красивые деревянные панели. Перед одной дверью она остановилась. Дверь была закрыта, но я уже слышала тихие всхлипывания.
На кровати лежала девушка, которая ко мне приходила. Вокруг нее сидели три других, гладя ее руки и волосы. «У нее красное платье, — подумала я, — и простыни», но тут в памяти всплыло видение, и я поняла, что вся эта темнота — кровь. В тот же миг меня окутал тяжелый, неприятно сладковатый запах. Кожа девушки была еще бледнее, чем прежде. Несколько детей моей матери умерли, и большинство из них обмывала я. Их тела выглядели как белый камень или яичная скорлупа, одновременно хрупкие и твердые.
— Ее звали Ларалли, — произнесла за моей спиной Игранзи. — Она была из городка Нордес, к востоку отсюда.
Когда Игранзи заговорила, девочки смолкли. Они смотрели на нас и моргали, словно только что проснулись. Одна из них, черноволосая, с красноватой родинкой под левым глазом, взяла свою подругу за запястье. Теперь все они смотрели на меня, слегка раскрыв рты и вытаращив глаза. Раньше меня никогда не боялись. Пока я не попала в бордель, ко мне вообще никак не относились.
— Я видела ее живот, — прошептала я. — У нее должен был быть ребенок. — Живот девушки под окровавленной рубашкой сдулся. Тазовые кости торчали, как рукоятки ножей. — Где он? Он родился слишком рано? Мое видение было о том, что он родится до срока?
Игранзи тоже смотрела на меня. Я почти ожидала, что и глаза мертвой девушки откроются — от этой мысли я едва не захихикала, что было совсем нелепо.
— Где ребенок, — медленно сказала Игранзи. — Интересно. В помойке за кухней, сожжен или закопан на краю двора. Он был небольшим; скорее всего, она решила, что он выйдет легко. И нашла того, кто вытащит его длинными крюками, которые едва ли мыли с последнего раза. Потому что, Нола, когда девушки не пьют настои, которые готовит для них Хозяйка, или если эти настои не помогают, они используют крюки.
