— Готов?
Тот кивнул.
— Вот и хорошо. Иди за мной, молчи побольше. А лучше вовсе молчи, пока кто-то рядом. Усек? Пакеты возьми.
— Че-го? — не понял Кот.
— Поклажу, — указала старуха на сумку со скромными пожитками и вторую с большими деньгами. — Да поосторожней с ними. Потеряешь, ей-богу обратно в звериной личине закрою.
Не смотря на опасения из зоопарка вышли легко. Проспали сторожа и старейшую сотрудницу, и пантеру-долгожительницу. Завтра опомнятся, но поздно будет. Кому-то выговор полетит, а кто-то и с места вылетит. Впрочем, ей теперь без разницы. С глаз долой — из сердца вон. Да и что ей мелкие людские проблемки?
Кот шел на полусогнутых, ежился. Пока шли по парку лишь принюхивался. А когда вышли под свет фонарей, от звуков и запахов ночного города ошалел окончательно. Казалось, вот-вот кинется на землю, обернется обратно зверем и помчится в панике не разбирая дороги. Но Кот, хоть и ежился, глядя на спокойно воспринимающую окружающее старуху, а панику свою старался не выдавать.
— Где мы?
— В городе, — отозвалась старуха.
— Лошадей взять не надо?
— Поучи отца, как детей зачинать.
Кот насупился, но умолк. Невдалеке светились непонятным светом маленькие домики с совсем уж неясными надписями. Возле одно из них старуха остановилась, сунула руку в один из мешков и, выудив оттуда десяток тонких небольших листочков, бросила «жди». Прежде чем Кот успел что-то сообразить старуха занырнула в домик.
Вернулась она оттуда довольно скоро. Вместо нескольких бумажек в руках у нее была теперь довольно увесистая пачка других листочков. Не говоря ни слова, она направилась в сторону, и Кот последовал за ней.
Она остановилась возле дороги, подняла руку. Машин здесь посреди ночи было мало. А тех, что хотели бы остановиться оказалось и того меньше. С протянутой рукой пришлось стоять минут пять. Слава богам, Кот ни о чем не спрашивал, хоть по роже видно, что не понимает чего происходит и ждет объяснений. Но объясняться здесь и сейчас возможности не было.
Светофор перемигнул с красного на зеленый, несколько машин рванули с места с такой прытью, словно собирались взлететь. Одна тут же с визгом притормозила возле старухи. Вниз сползло ветровое стекло. Водитель приглушил рвущую колонки музыку.
— Куда едем, мать?
— Гостиница «Россия».
— Садись.
Старуха распахнула заднюю дверь и зыркнула на Кота, тот неумело полез в салон. Дождавшись пока оборотень умостится на заднем сиденье, она хлопнула дверцей. Сама плюхнулась справа от водителя.
Машина тронулась.
— Тебе в какой корпус, мать?
— В каком номера есть.
— Там в любом номера есть, — усмехнулся водитель. — Были б деньги.
— Тогда с видом на кремль.
— Деньги есть, — бодро оценил водитель, и, добавив мощности рвущемуся из колонок саунду, дал по газам.
Доехали быстро. После того как автомобильный поток по садовому кольцу запустили в одну сторону, а центр прикрыли для въезда автотранспорта, сохранив въезд по спецпропускам для местных жителей и некоторых специальных служб, прорваться к кремлю на машине стало практически не возможно. Но по счастью у водителя пропуск был, так что старухе не пришлось даже нашептывать бдящим день и ночь сотрудникам милиции и автоинспекции.
«Россия» встретила приветливо. Тот гостиничный комплекс, что построили на месте прежней гостиницы, кроме названия от своей предшественницы не сохранил ничего. Здесь все сияло и блистало на высшем уровне. Тут останавливались миллионеры и правительственные гости. Новая «Россия» была не для простых смертных. Потому на простенько одетую старушку и мужика в поношенном спортивном костюме посмотрели настороженно. Однако волшебная сила денежных знаков быстро сделала свое дело.
Кому какая разница во что ты одет, если ты платежеспособен. Может, тебе нравятся пузыри на коленках и возбуждает запах дешевого алкоголя.
Шикарный номер был настолько огромен, что мог поразить самых взыскательных клиентов. Кот вошел по-звериному опасливо. Неторопясь обошел двухкомнатный люкс, принюхивался и фыркал. Наконец выдал свой вердикт:
— Стрранные палаты.
— Привыкнешь, — пожала плечами старуха.
Кот безразлично посмотрел на спутницу, скинул драные кроссовки и взобрался на диван. Старуха встала напротив, скрестила на груди крепкие не по-старушечьи руки.
— Ты что-то помнишь?
— Я помню, что был зверррем, — утробно рыкнул оборотень.
— Хорошо, спрошу по-другому. Ты знаешь что-то о мире, в котором мы сейчас живем?
— Я знаю, что был зверрем, — глухо повторил Кот. — Я очень долго был зверррем.
— Хорошо, — кивнула старуха. — Завтра поговорим серьезно. Тебе придется много узнать. Ложись спать.
Поворачиваться спиной к тому, кого сотни лет держала в зверином теле было боязно, но она поборола страх. Если сейчас не расставить точки над и, не определиться в отношениях с оборотнем, то потом можно даже не пробовать сделать что-то вместе.
Сзади уркнуло. Старуха остановилась в дверях, повернула голову.
— Что хотел?
— Василиса, — едва слышно произнес Кот. — Что с ней?
— Умерла, — тихо отозвалась старуха. — Как я тебя в зверя обернула, так чахнуть начала. А через год где-то пошла до реки и не вернулась. Утопла.
Кот издал странный гортанный звук, словно все еще был зверем, словно этого зверя медленно резали по живому. Старуха сглотнула.
— Ты за то меня столько лет зверррем, — не то спросил, не то сделал вывод оборотень. — А теперь что же, понадобился?
— Понадобился, — честно ответила старуха.
— Зачем я тебе, старррая?
— Не мне, — отрезала она. — Спи. Утро вечера мудренее. Завтра поговорим.
И решительно вышла.
Сон долго не шел. Ночь колола глаза, а когда забылся стало вдруг удивительно светло.
Вокруг был лес. Родной и понятный. Под ногами мягким ковром лежал мох. Пахло прелостью. Вокруг ровными розовато-коричневатыми стволами уносились вверх огромные сосны. Там, куда не достать, если ты не бог и не птица, сплетались лохмато-зелеными рвано-колючими ветками. И сквозь это сплетение ровными величественными потоками лился приглушенный свет. Серебрилась в этом свете тоненькая, но, казалось, вечная ниточка на которой озадаченно болтался паучок.
Он вдохнул в себя этот лес, этот свет. На миг показалось, что сам стал светлее. Взгляд оторвался от паучка побежал по раскинутому по мху золоту волос. Опустился ниже, впитал милое и такое родное лицо. И знал то ее всего ничего, а такое родное, словно знаком был с этой женщиной вечность.
