И увидел дрожащие в туманной дымке контуры Мглистых гор.
Гор, отделяющих Боремию от Экны. Страны, где не смотрят, человек ты, оборотень или горный тролль, и оставляют в живых всех, кто признал милосердного Барраха.
Гор, в которых спряталась Цитадель, основанная безродным ублюдком, научившимся делить драконье яйцо на четыре части…
И остановился.
«Возможно, когда-то я скажу тебе спасибо за то, что ты со мной сделал», телепатировал волк. Он отвернулся от лиса и направился к восточному краю поляны. – «Даже жертву богам за тебя принесу… Но не сейчас».
Волк исчез в кустах. Солнце заглядывало ему в глаза – и удивлялось, вместе со старым лисом, на правом боку больше никогда не будет расти шерсть.
Лис пошел в другую сторону – его путь лежал на юго-запад, где Боремия граничила с Мандрой. Там законов о чистоте человеческой расы не принимали.
Пока.
Вольф закричал и сел на кровати. «О Водан, за что мне это», думал он, вытирая мокрый лоб смятой простыней. – «Ведь я давно искупил все, что сделал тогда… Я вывел всех оборотней, кто еще оставался в живых, спас всех, кого смог найти. Они все в Экне, я не скажу, что аулы оборотней процветают, но ведь и никто не голодает. Я принес благодарственную жертву за Рейнарта, короля лис… Я больше не Вольфганг фон Штернхерц, я старший химмельриттер Вольф… За что ты посылаешь мне эти сны?».
Он услышал всхлип – короткий, детский – и повернулся. Красавица Брунгильда, которую Вольф чудом не разбудил, когда метался в кошмаре, плакала во сне.
И тут старший химмельриттер Вольф понял, что вовсе не Водан наслал ему сегодняшний сон. Вольф готов был поклясться, что стон и плач сейчас слышен в каждой спальне Цитадели, и не только. Часовые на стенах наверняка тоже боролись с кошмаром, сжимая в руках алебарды и луки…
Он осторожно потряс Брунгильду. Воздушная наездница открыла глаза, мутные от ужаса. Вольф подал ей кольчугу. Чудесную кольчугу Брунгильды, серебристую, столь мелкого плетения, что она была похожа на свитер, которые носят на севере Фейре. Она действительно была связана, а не выкована – связана из затвердевшей слюны гигантского паука, из которой чудовища плетут свои сети. Так, по крайней мере, утверждал торговец, у которого Брунгильда приобрела кольчугу. На вороте и плечах были мифриловые накладки с эмалью в виде лиловых колокольчиков и желтых ромашек. Чар на кольчуге было едва не больше, чем колечек – Вольф постарался, и теперь даже при ударе секирой тело воздушной наездницы не превратилось бы в фарш.
– Одевайся, – сказал Вольф. – Пора на бой.
Глаза оборотня горели красным. Он криво усмехнулся:
– Но кажется мне, что этот бой мы уже проиграли….
Наездница гросайдечи поднялась, натянула кольчугу поверх кружевной ночной рубашки.
– Я готова, – хрипло сказала она.
Башенка была наглухо защищена от всех ветров, но не отапливалась. Да пару щелей в каменной кладке пришлось оставить – для тонкого, длинного, похожего на хобот гигантского комара ствола пулемета, и для стрелка – чтобы видеть, куда стрелять. Впрочем, Глиргвай не мерзла. Волчий полушубок и шерстяные штаны, а так же заклинание Сферы Тепла, которым она окружила себя, вполне решили эту проблему. Сменив Моркобинина на посту, девушка проверила поворотный механизм пулемета, смазала его, посмотрела, легко ли ходит патронный диск, и накрутила около сотни патронов. Тиндекет, владелец пулеметов – того, что стоял сейчас в сторожевой башенке и второго, находившегося над входом в Дом Ежей – всегда говорил: «Не знаешь, чем заняться? Накрути патронов». Сам Тиндекет никогда не рассказывал об этом, но Хелькар как-то обмолвился, что эльф заплатил за волшебное оружие половиной своей жизни. Морана, богиня Смерти и Зимы, выпила из Тиндекета половину его Чи. Партизаны редко пользовались пулеметами – они были слишком тяжелы для того, чтобы таскать их с собой по лесу, но почти каждую зиму кому-нибудь в Жемчужной Капле приходило в голову подзаработать на головах преступников. Глиргвай этому не удивлялась и не злилась, в отличие от Квендихен. «Ведь мы защищаем их», со слезами в голосе говорила подруга, рассекая трупы, чтобы скормить их Дому. «Если бы не мы, здесь давно бы хозяйничали мандречены. Они вырубили бы весь лес, увезли бы пауков, чтобы показывать их в цирках, опустошили бы рудники…». Квендихен повторяла слова Моркобинина, своего возлюбленного, за которым увязалась в одном из кабаков. До судьбоносной встречи Квендихен была трактирной певицей, и политикой не интересовалась вообще. Она с равным удовольствием исполняла под заказ посетителей и протяжные песни мандречен, и арии из опер серых эльфов, изобилующие цветистыми сравнениями, и суровые песни эльфов темных, отличающиеся рваным ритмом и скупостью поэтических оборотов. Но маленький, ворчливый, похожий на медвежонка Моркобинин чем-то сумел покорить сердце избалованной актрисы. Глиргвай догадывалась, чем именно. Если бы она оказалась на месте Квендихен, она бы не стала повторять ничего не значащие слова о политике – она бы установила небольшого идола в виде фаллоса и во время отлучек Моркобинина смазывала бы его соком грецких орехов, петрушки или, на худой конец, сырым яйцом. Как-то Глиргвай поделилась своими мыслями на этот счет с Хелькаром. Эльфка думала, что он засмеется, но тот печально улыбнулся и сказал: «Я чувствую и свою вину в том, что ты выросла такой циничной». Но так или иначе, Квендихен была хорошей подругой. Она научила Глиргвай играть на лютне и петь, а так же пользоваться тушью не только для того, чтобы чернить глазные впадины перед боем. Поэтому Глиргвай помалкивала, когда на Квендихен находило желание порассуждать о политике. Певица сделала себе под грудью наколку в виде черной стрелы, хотя понимала, насколько это опасно. За голову Махи давали сто золотых далеров; голова Квендихен оценивалась в пятнадцать, а сама Глиргвай, как ей недавно удалось узнать, стоила, по мнению мандречен, двадцати пяти.
Но голова Черной Стрелы, ненаследной принцессы Железного Леса, чей отряд контролировал большую область на юге, была оценена в двести далеров.
Зима – время безысходной тоски. Она отупляет и заставляет забыть боль прошлых ошибок. Иногда охотники за головами приходили из очень отдаленных мест, но конец всегда был один и тот же. Тиндекет называл это «крутить диски». Гостям не удавалось придти нежданными; партизаны успевали перетащить в ущелье второй пулемет, и установить его в незаметной пещере над входом в ущелье. Один поворот диска занимал полторы минуты и съедал пятьдесят патронов. Прошлой зимой Тиндекет впервые разрешил Глиргвай покрутить диски вместе с ним. На втором пулемете всегда сидел Моркобинин, и в ту зиму с ним была Квендихен.
