Молчали люди фиорда, и понял я: вот пришел мой час, иного не будет; решится ныне — быть ярлом мне или навеки идти гребцом. Ведь долг викинга встать за брата, пускай даже сами асы обидчики; забывший же обиду презрен. К богам пойдя, братьев вызволив — над кем не вознесусь? И сказал я: «Хочу идти искать братьев. Наши обиды пусты, если кровь Сигурда в беде!» Ответил Хокон-скальд: «Правду сказал ты, Хохи. Иди. Сына посылаю с тобой, Бьярни, радость седин». И сказал берсерк Хальфдан Голая Грудь, свей: «Хохи-викинг, Сигурдов сын ты — воистину. Сам с тобой пойду. Чужой же Утробой впредь никому называть тебя не позволю!» Ингрид же, дочь Гордого Улофа, очнувшись, сказала так: «Вернись с удачей, сын…»
И отплыл я, взяв отцовский драккар; лучших из людей взяв, отплыл на север. Спокоен лежал путь воды, и когда угас третий день, открылась пред носом друга парусов круглая дверь.
День был за нею, и сияла она, окаймленная багрянцем. И направил я драккар, заложив руль направо, из лунного света в солнечный, и сомкнулась за кормой нашей сияющая дверь…
Все — ложь. Все — тлен.
Лгут жены. Лгут друзья. Лгут старики.
Прахом опадают башни и в тлен обращаются знамена.
И только руны note 12 не могут лгать. Только они нетленны.
Пяти лет не было Удо фон Роецки, когда, забредя в отдаленный покой отцовского замка, он увидел картину. Огромная, в потемневшей раме, она нависла над головой, пугая и маня. Рыжебородый воин в шлеме с изогнутыми рогами, отшвырнув кровавую секиру, протягивал к мальчику руки и на темных мозолях светлели граненые кости. Странные знаки кривились на гранях и в глазах воина стыла мука. Прямо в глаза Удо смотрел воин, словно моля о чем-то. О чем? Мальчик хотел убежать, но ноги онемели и морозная дрожь оцарапала спину. Прибежав на крик, испуганный барон на руках вынес из зала потерявшего сознание сына.
Картину сняли в тот же вечер, и Удо никогда больше не видел ее. Но изредка, когда вдруг начинала болеть голова — от висков и до темени, воин приходил к нему во сне, садился на край постели и молча смотрел, потряхивая костяными кубиками.
Став старше, Удо нашел в библиотеке замшелую книгу. Целый раздел уделил автор толкованию рун. И ясен стал смысл знаков, врезавшихся в детскую память.
Вэль. Гагр. Кауд.
Сила. Воля. Спасение.
Но и тогда еще не понял Удо своего предначертания. Много позже, студентом уже, забрел фон Роецки в лавку дядюшки Вилли, антиквара. Оставь Вилли пять марок, ответишь на пять. Традиция! И вот там-то, под стеклом, лежали они — четыре граненые кости, желто-серые с голубыми прожилками, меченые священными рунами.
Какова цена, дядюшка Вилли? Ото! Ну что ж, покажите…
И он бросил кости.
Легко упали они ив стекло.
Покатились.
Замерли.
Вэль. Гагр. Кауд.
И четвертая: норн.
Судьба!
Так спала пелена с глаз. И предначертанное открылось ему.
Порвав с приятелями, Удо уединился в доме, выходя лишь в библиотеку и изредка, по вечерам, на прогулку. Он бросил юриспруденцию, посвящая дни напролет пыльным рукописям. Часто болела голова, но боли были терпимы: они предвещали сон и приход Воина. Ночные беседы без слов были важнее дневной суеты. И не хотелось просыпаться. Спешно вызванный теткой отец ужаснулся, встретившись взглядом с взором наследника рода Роецки.
Почтителен был сын и говорил разумно, но голубой лед сиял в глазах и сквозь отца смотрел Удо, словно разглядывая нечто, доступное ему одному. Врачи прописали покой и пилюли. На покой юный барон согласился, снадобья же выбрасывал. Он здоров. Не только телом, но и духом.
Больна нация. Нацию нужно лечить.
В одну из ночей Воин, не присев, встряхнул кости и одна из них, блеснув в лунном луче, упала перед Удо. Вэль!
На следующий день кайзер издал приказ о всеобщей мобилизации.
Воспрянула германская Сила, прибежище Духа. И, с потеплевшими глазами, фон Роецки сел писать патриотическую поэму, которой суждено было остаться недописанной. Кайзер лопнул, как мыльный пузырь. Германский меч, рассекший было прогнившее чрево Европы, завяз, и безвольно разжалась рука, поднявшая его.
Калеки и вдовы.
Голод и стрельба по ночам.
Весь мир оскалился на воинов Одина — и одолел.
Ибо чего стоит сила, лишенная воли?
Горе побежденным!
Разгром и позор Удо фон Роецки воспринял спокойнее, чем ожидал лечащий врач. Барон предполагал нечто подобное. Лишь волей будет спаяна Сила. И Волей же спаянный и вспоенный возродится Дух.
Это следовало обдумать. Это надлежало понять.
И поэтому вновь — книги. Старошведские. Старонорвежские. Легенды германцев? Сказки для детей. Нет, саги! Только они. В чем была тайна непобедимости викингов, воплотивших славу и дух Севера? Где истоки ее? Как влить юную кровь в дряхлые жилы нации?
Аристократию Удо перечеркнул сразу. Не им, сгнившим заживо обрубкам генеалогических древ, поднять такую глыбу. Вырожденцы! Даже лучшие из них прожили жизни, торгуясь и выгадывая. Барон стыдился своего герба. Презренная порода. Все — мелки. Все — сиюминутны.
Фридрих? Оловянный солдатик!
Бисмарк? Глупый бульдог!
Чернь же, уличная пыль — вообще не в счет.
И все же: они — немцы. А значит, они — Сила.
Сила без Воли…
В одну из лунных ночей Воин вновь бросил кости.
Гагр!
Спустя несколько часов, прогуливаясь, Удо вышел к воротам парка. На площади ревела толпа. Вознесенный над головами, вещал, заглушая рокот, человек и люди рычали в ответ, но только ледяные глаза фон Роецки узрели вокруг чела оратора синее сияние Воли.
Воля и Власть истекали от него, зажигая толпу единой страстью.
Что же! — руны не лгут.
Пришел вождь.
…Ранним утром явился Удо фон Роецки туда, где собирались сторонники человека с синим сиянием аса на челе. Присутствующие недоуменно переглянулись. Но что было фон Роецки до них, смертных, если он шел к вождю, приход которого предрек в своих статьях? Обрывок фразы («…карету, что ли, вызвать…») скользнул мимо слуха. На Удо давно уже оглядывались прохожие. Он привык не замечать жалких.
Высокий иссохший человек с ледяными синими глазами, одетый в странную меховую накидку на голое тело, преклонив колено, вручил фюреру меч предков, состояние отца и кипу статей о Духе, не увидевших свет по вине завистников. Это был первый аристократ, открыто признавший вождя. Что с того, что барон оказался со странностями? Зато он был богат! Опекуны перестали докучать Удо. Новые друзья прогнали злых стариков. Фон Роецки водили на митинги. Темнобородый, лохматый, он впечатлял толпу, даже молча. К чему слова? Ему не сказать так, как фюрер. Его дело — найти истоки Духа. И помочь вождю возродить в смраде и гнили здоровое дитя!
