Вдруг Исангард остановился. Это на него не похоже. Обычно он шел ровным, занудным шагом, пока я не начинал валиться с ног от усталости, и тогда мы отдыхали несколько часов. Он считал, что такой способ хождения предпочтительнее, потому что забирает меньше сил. Мы с Имлах подошли к нему и тоже остановились. А он присел на корточки перед лужей, на поверхности которой плавала радужная пленка.
— Что ты там увидел? — спросил я недовольно.
Имлах тоже присела рядом и вытянула шею, пытаясь разглядеть из-за плеча Исангарда то, что привлекло его внимание. Я понял, что эти двое увлеклись находкой и у меня есть время отдохнуть. Но сесть было решительно некуда, разве что на шею моему другу, а для такой выходки я еще не окончательно озверел. Поэтому я остался стоять и тоже, как последний болван, вылупился на эту лужу.
Лужа забулькала. Очень мило с ее стороны, подумал я, сейчас оттуда высунется какая-нибудь болотная гадость. Я с ними не знаком, но подозреваю, что самый матерый и свирепый Пустынный Кода покажется сущим ягненком перед тварями, способными жить в такой мерзости, как это болото.
Из лужи показались розовые округлые губы и большие мутные глаза. Потом плавник. Мощные жабры лениво шевелились, и от них кругами расходилась по воде зеленая муть.
— Рыба, — удивленно сказал Исангард. Он потянулся за ножом. — Сейчас мы ее за жабры и в котелок, а, Имлах?
Имлах отчаянно замотала головой.
— Ты что, — в ужасе спросила она, — сможешь СЪЕСТЬ ее после того, как она так доверчиво посмотрела тебе в глаза?
Исангард уставился на девчонку с таким искренним недоумением, что я прыснул. Я-то знал, что Исангард начисто лишен сентиментальных чувств. Если он голоден, он убивает и ест. По-моему, это разумно. Он же делает это не ради своего удовольствия.
Но Имлах пришла в ужас. Она вцепилась в его руку и стала умолять, чтобы он не трогал это первобытное чудовище, которое глазело на нас из недр болота и бессмысленно шевелило жабрами.
— Ладно, хорошо, — удивленно согласился Исангард. — Интересно, как она тут живет, эта тварь? Рыбы же не водятся в болоте.
— Может быть, это водяной? — предположил я. — Или болотный дух. Родственник… гм… одной нашей знакомой…
Имлах метнула на меня яростный взгляд. Уловив в ее мыслях отчетливое желание утопить болтливое порождение пустыни в болоте при первой же возможности, я замолчал, справедливо предположив, что «болтливым порождением пустыни» могу быть только я.
Но Исангард не обратил внимания на мой намек. Он тихонько присвистнул, как будто встреча с нечистью могла быть для него чем-то неожиданным.
И тут рыба сложила свои прозрачные серовато-розовые губы в трубочку и свистнула в ответ. Исангард чуть в лужу не свалился.
— Ничего себе, — сказал он и свистнул снова.
Рыба высунулась из воды почти до половины и лихо выдала ответную трель, после чего вяло шлепнулась назад. Исангард захохотал.
— Здорово! — крикнул он. — А мне это нравится.
И он просвистел три первых такта «Марша шахбинских ветеранов». Рыба воспроизвела их в точности. Имлах, видя, что животному больше не угрожает опасность быть съеденным, бледно улыбнулась.
— Я узнала ее, — заявила она. — Это Густа, Свистящая Рыба. В древности их водилось здесь много, а теперь, похоже, только эта Густа и осталась.
— А кто ее так назвал? — поинтересовался я.
— Персонально эту рыбу никто не называл, — пояснила Имлах. — Это их родовое имя. Я думаю, мы первые и последние люди, которые ее встретили.
Я иронически посмотрел на Имлах, когда она произнесла слово «люди», но вовремя спохватился. Ведь утопит же, как пить дать.
— Давайте возьмем ее с собой, — предложил Исангард. — Славная какая рыбешка Густа. Я обучил бы ее хорошим мелодиям, и по вечерам она услаждала бы наш слух не хуже канарейки.
— Она погибнет в неволе, — сказала Имлах. — Я думаю, что ее родичи именно так и были истреблены. Люди пытались приручить их, держали дома в банках и ведрах, но из этого ничего не вышло.
— А жаль, — искренне сказал Исангард. — Прощай, Густа.
Он ласково провел пальцем по носу скользкой твари, и я готов поручиться, что она зажмурилась от удовольствия.
На четвертый день пути мы добрались до края болота. Увидев нормальные березы и осинки, я так обрадовался, что даже не вспомнил, до чего же я ненавижу лес. В конце концов, плохо все, что не пустыня, но лес все-таки менее плох, чем болото.
Мы побрели по тому, что лет пять назад было дорогой. Сейчас это была еле различимая среди буйной растительности просека, заплетенная ветвями. Удивительное дело, ведь не лианы же и не тропические «я-не-знаю-что», а сорная ольха и чахлые березки, но как им удалось так разрастись и создать столь плотную непроходимость? Резервы природы неисчерпаемы, я всегда это говорил.
Под ногами заскользила глина. Она, видимо, была когда-то выбита здесь колесами телег, потому что в высокой траве тянулись две параллельные лысинки.
Мы вышли в путь рано, еще по росе, и через три часа я понял, что напрасно обрадовался солнышку. Оно начало припекать, и от травы пошел пар. Мне стало казаться, что кому-то взбрело в голову сварить нас в собственном соку. Снять плащ не было никакой возможности из-за разнообразных насекомых, которые очень обрадовались приятному сюрпризу в виде трех сытных обедов. Не знаю, как выглядел я, но Исангард напоминал ходячий оводовый смерч.
Я поскользнулся и растянулся на дорожке. Возле самых глаз в крошечной и очень уютной лужице я увидел головастиков. Этакие маленькие нежные создания, черненькие и веселенькие. Лужица была вполне ими обжита, и я видел, как хорошо им у себя дома. Мне показалось, что я заглянул в чье-то окно, за занавеску, и увидел то, что видел всегда в таких случаях: мир, покой, горящую лампу, гудящий камин — словом, все, о чем ностальгически мечтают бродяги, пока они бродят и всего этого не имеют. Что случается с бродягами после обретения вышеназванных благ — другой разговор. Мы с Исангардом пока что этих благ не обретали.
Исангард остановился и обернулся ко мне. Он увидел, что я лежу и с самой завистливой мордой глазею на головастиков.
— Устал, Кода? — спросил он.
— Смотри, Исангард, — ответил я, увиливая от прямого ответа. — Головастики. Может быть, они поющие?
Имлах за моей спиной подумала, что я ужасно хитрая бестия. Я в ответ подумал, что не ее это дело.
— Знаешь что, — сказал Исангард. — Давай мне руку. Дорога пошла вверх, может быть, найдем деревню или луг и переждем там жару.
Я с благодарностью взял его за руку, и он потащил меня за собой. Мы шли теперь по рассохшейся корявой дороге, бежавшей среди холмов. Вокруг был такой одухотворенный простор, что, будь я пророком Фари, мой взор увлажнился бы слезой. Но поскольку я был всего лишь Пустынным Кодой, я просто вертел головой и с любопытством глазел по сторонам.
