— Она была у меня здесь, в маленьком зеркале на шее. Он вложил ее туда. Зеркало ему давало силу, которая… которая… — слабый, задыхающийся голос замер.
— Какую силу? — спросил Рафт.
— Которая делает из людей рабов, — прошептал пилот. — Так же, как он сделал это с доктором.
Крэддок! Рафт вдруг почувствовал огромное облегчение оттого, что валлиец ушел не по собственной воле, а значит, никакого загадочного, необъяснимого сговора с Перейрой у него не было. Но тут же Рафт разозлился на самого себя, что так быстро принял на веру все эти невероятные объяснения безумца. Впрочем, других объяснений не было.
— Отпустите меня, — проговорил да Фонсека, сделав слабую попытку освободиться от поддерживающих его рук. — Я не могу быть здесь долго — у меня забрали мою душу.
— Внесите его вовнутрь, — приказал Рафт. — Билл, приготовь шприц и адреналин.
Когда да Фонсеку положили на койку, он был уже без сознания. Сердце у него остановилось. Мерридэй быстро поднес шприц. Догадавшись о намерении Рафта, он вставил длинную иглу.
Рафт сделал укол прямо в сердце и стал ждать, держа наготове стетоскоп. Он вдруг почувствовал: что-то было не так, что-то изменилось.
Внезапно он понял — это были барабаны. Они стали громче, пронзительнее, они торжествовали победу. Их бой был как оглушительный стук сердца чудовища — сердца джунглей, темных и необъятных.
И сердце да Фонсеки отозвалось. Рафт услышал его — оно медленно забилось в такт барабанам Ютахи. Веки дрогнули. И послышался голос — глухой и монотонный:
— Он сейчас возвращается… Врата Доирады открываются перед ним… он возвращается… к спящему Пламени. По невидимой дороге, где демоны Паитити охраняют Врата Доирады…
Все громче звучали барабаны.
Все громче билось сердце да Фонсеки, а его голос. становился все сильнее и сильнее:
— Солнце было другим. И река текла медленно — слишком медленно. И там подо льдом был демон. Это было… было…
Он начал снова терзать пальцами горло, жадно ловя воздух. Глаза его смотрели безумно.
— Курупури! — вскрикнул да Фонсека, и барабаны ответили эхом.
И смолкли.
Наступила мертвая, пронзительная тишина, словно кто-то приказал барабанам замолчать.
Да Фонсека, словно мертвый, откинулся назад. Рафта прошиб холодный пот, он склонился над бесчувственным телом и стал водить стетоскопом по обнаженной груди пилота.
Стетоскоп молчал.
Потом где-то далеко в джунглях еще один раз ударили барабаны и смолкли.
Сердце да Фонсеки шевельнулось.
И остановилось навсегда.
С пятью индейцами доктор Брайан Рафт уходил вверх по Ютахе на поиски Крэддока и Перейры. Несмотря на решительно сжатые губы, в его душе царило смятение. Мерридэя он оставлял на станции, чтобы тот завершил эксперимент и отправил результаты в Институт.
— Ты рехнулся, Брайан, — говорил ему Мерридэй. — Тебе нельзя идти одному.
Рафт кивнул.
— Может быть, ты и прав, но мы проработали с Дэном почти год, он честный и порядочный человек. А что касается Перейры, то иногда мне кажется, что этот тип никогда и не был человеком.
Невозмутимый Мерридэй заморгал.
— Чушь какая-то, — проговорил он.
— Я же рассказывал тебе, что с ним случилось, — продолжал Рафт. — Пульса не было, температура просто бешеная, и согласись: то, что он прошел сквозь стену лаборатории, нормальным, строго говоря, не назовешь.
— Да Фонсека перед смертью тоже нес чепуху. Ты и в нее теперь веришь?
— Нет, пока нет, — отвечал Рафт. — Мне нужны доказательства, чертовски веские доказательства, чтобы поверить в это. И все же я бы очень хотел заглянуть в ту записную книжку Крэддока. Перейра сказал, что вернул ее ему. А эти разговоры о солнце и реке, которые якобы движутся слишком медленно! Знаешь, ведь только они двое — да Фонсека и Перейра — говорили об этом. И что удивительно — Дэн, казалось, понимал, о чем шла речь.
— В отличие от меня, — проворчал Мерридэй, — Но пойми, тебе опасно идти одному.
— Сам не знаю почему, но я почти уверен, что когда-то очень давно Крэддок уже бывал там. А вот что он нашел, остается для меня загадкой, — Рафт покачал головой. — Не понимаю, ничего не понимаю, Билл. Так или иначе, горючего у них немного, и думаю, я успею их догнать.
— Было бы лучше, если б ты взял меня с собой.
Но Рафт не соглашался. В конце концов он отправился один, без Мерридэя, взяв с собою лишь индейцев, которые с легкостью гребли против течения, ведя большое каноэ вверх по реке. Несмотря на спешку, с которой он собирался в дорогу, провизии у Рафта было достаточно, не забыл он и о ружьях с патронами. Вскоре стало ясно, что охотник за алмазами ушел с реки, и тогда индейцы помогли Рафту отыскать его след в джунглях.
— Двое идут, — сказал Луис, посмотрев на примятую траву.
Идут. Это значило, что Крэддок шел теперь по собственной воле или же его вела чужая сила. Возможно, гипноз, подумал Рафт, вспомнив об отражении в зеркале. Все чаще и чаще перед его мысленным взором вставало необычное, поразительное лицо девушки. Он не мог догадаться, что связывало ее с этой таинственной историей, но уже само воспоминание заставляло с новой силой искать разгадку.
Они двигались на запад, к границе с Эквадором — туда, где сотни речушек впадали в широкую Солимос, которая питала своими водами саму Амазонку. Они шли уже десять дней и ночей…
На одиннадцатый день утром индейцы исчезли. Рядом не оказалось даже верного Луиса. Ни звука, ни малейшего намека просто, когда Рафт проснулся, он был уже один. Возможно, они бросили его, а может быть, стали добычей ягуаров. В ту ночь звери в джунглях устроили настоящий дьявольский шабаш. Индейцы пропали бесследно.
Еще решительнее сжав губы, Рафт продолжал свой путь. Двигался он теперь медленнее — идти по следу одному было задачей не из легких. Прошло еще десять дней. Он настойчиво пробирался через зеленые, объятые дыханием невидимой жизни, безмолвные джунгли — никогда не зная наверняка, что его ждет за следующим поворотом тропы: свирепый ягуар или сам Перейра.
Если бы не долгий опыт суровой походной жизни и не знание джунглей, Рафту вряд ли удалось бы избежать всех этих опасностей. Упорно, как истинный охотник, он шел по следу.
И наконец он нашел то, что умирающий да Фонсека назвал невидимой дорогой.
За день до этого Рафт вышел к горам и, поднявшись на одну из вершин, увидел внизу огромную долину — исполинскую чашу девственного леса, простирающегося насколько хватало взгляда. Это был живой океан зелени. И след вел туда — вниз.
