Варравий остался последним, кому он еще не вернул шевелюру. И, поманив человечка пальцем, Никита принялся за дело. Он уже сильно устал, но опускать руки все равно не собирался. И вот появилась синяя щетина волос, она выросла до плеч, но тут творец что-то перепутал, или переутомился, и грива из синей окрасилась в ярко-желтую, как цветок одуванчика.
— Эй! — возмутился Варравий — Я синий был, а не желтый! Сосредоточься на том, каким я был до внезапного облысения. — посоветовал он.
Но, заметив, что Юки не отреагировал, и вообще прекратил работать, воздушный дух обернулся и осторожно позвал:
— Юки? Ты чего?
Юки смотрел в пустоту, немигающим отсутствующим взглядом, потом частично пришел в себя:
— Извини, Варрик, я позже доделаю.
— Эй, что случилось? — встревожился элементаль.
Только творец не ответил, он просто исчез.
«Икинтар! Икинтар!!!»
У Юки помутилось зрение, он увидел маленькую комнатку, старое кресло, занавески в цветочек. И чувство глухой боли вперемешку с ослепляющей яростью, рвущей изнутри. Трудно справиться, трудно даже дышать ровно. На миг, отгородившись от видения, Никита пробормотал нечто вроде «прости, Варрик, сделаю потом» и потянулся к тому, кто на данный момент больше нуждался в помощи. Окружающее пространство размылось, потеряло очертание, а потом снова сложилось, но уже в другую обстановку.
— Ниас? — Юки помотал головой, прогоняя дурноту от перемещения.
Ангел сидел на полу, скрючившись возле старого кресла. Его фигурка выглядела такой хрупкой и беззащитной, что у Юки резко защипало в глазах. Демиург даже представить не мог, что такое могло случиться с ангелом, но чувствовал его, словно самого себя. И потому сделал то единственное, что мог, и что было сейчас необходимо такому сильному, но убитому горем существу: подошел, сел рядом и обнял ангела, прижимая к себе, как маленького обиженного ребенка.
Воспоминания хлынули в голову Никиты потоком, сбили, понесли прочь от реальности, в далекое чужое прошлое. Он не просто просматривал всю жизнь ангела, он был им, он заставлял Ниаса отпускать те далекие события, прощать самого себя, он забирал себе чужую боль.
Это он, Никита, командовал ангельскими войсками, вел в бой и воевал сам. Реки черной демонской крови и мерцающей ангельской сливались воедино. Он миллионы раз болел от ран, миллионы раз терпел, заживал и снова шел в бой. И не было в этом никаких моралей, смыслов или высоких целей, только кровь, грязь и смерть. Никита не видел больше даже смысла собственного существования, только знал, что должен идти на смерть и вести за собой других, что и делал раз за разом, и раз за разом выживал физически и умирал внутренне.
Пепелище демонского гнезда, среди трупов только одна выжившая — ангелица с мелкими локонами бордовых длинных волос. Ее руки испещрены шрамами и еще не зажившими свежими порезами, из одежды один клочок грязной, замусоленной ткани, бывший некогда подолом платья, но в раскосых серебристых глазах светится несломленная гордость, так же как и непролитые слезы. Никита сам не понимает, почему при виде этой женщины, что-то в груди неумолимо сжимается, и он не может отвести глаз, но все же подходит и отдает ей свой плащ.
Они возвращаются домой, война не выиграна, но в этом бою победа за ними. Он постепенно, по нескольку ангелов, провожает войско в свой мир, сам должен уйти последним, ведь он полководец. И эта женщина, она не хочет идти с первыми рядами ангелов. Он настаивает, но она не желает, и тогда Никита решает оставить ее в покое, пусть поступает, как знает. Возвращение заняло несколько дней беспрерывных переходов небольшими группами, хлынули дожди, оставшиеся воины устали ждать, но продолжали отправляться домой по очереди. И, когда из ангельского войска остался только он, его правая рука и эта ангелица, демоны перекрыли им ходы из своего мира.
Они думали, что не смогут вернуться, они бегали, прятались и дрались, как загнанные в угол звери, когда их настигали враги, но, не смотря ни на что, они все же нашли лазейку домой. Только вот друг Никиты погиб, он уже не вернулся домой. А девушка, по возвращении домой, оказалась дочерью высокородного. И она без труда снова нашла своего спасителя.
Никита избегал ее, хоть и понимал, что любит. Но так же понимал и то, что рано или поздно умрет на войне, оставив ее одну, потому и решил, что лучше вообще ничего не начинать, чем заканчивать неизбежной трагедией. Но она была упрямой. Они так и не совершили брачного обряда, у них родился сын. Случайно, Никита не хотел этого, он ошибся, оказался слаб перед чарами той, что любил. Но война есть война, и он снова в первых рядах. Снова жестокие бойни, оставляющие на местах сражений тысячи убитых.
И, наконец, снова настает момент возвращения домой, он счастлив, как никогда: между сторонами заключено временное перемирие. Его сын уже взрослый, у него такие же черные волосы, как у Никиты и раскосые материны глаза. И по возвращении Никита узнает, что у него есть еще и внук. Малыш — копия своей бабушки, те же локоны бордового цвета, те же раскосые серебристые глаза. И несколько десятилетий Никита жил, как в раю, с любимой женщиной, сыном и внуком, в котором души не чаял.
Но перемирие закончилось, и он снова в строю, в первых рядах, идет на смерть и ведет за собой других. Но в этот раз смерть не прошла мимо, она остановилась возле него, а потом протянула руки и забрала его с собой. Среди раненых и убитых, остался лежать на поле боя и Никита с разрубленным от правого плеча до паха туловищем. Они проиграли этот бой.
Темнота, теплая, живая и уютная, она укрывает его, словно ватным одеялом, греет и хранит. И он спит в ней спокойным сладким сном, ему еще рано просыпаться и идти за крохотной искрой жизни. Но кто-то зовет его, упорно, настойчиво, нагло. Он не хочет отзываться, он хочет спать. Этот кто-то хватает его и тянет на яркий, режущий глаза свет, заставляет встать на ватные после сна ноги, что-то ему втолковывает. Никита смотрит на них мутными глазами, он хочет объяснить им, что их общество не нужно ему, что он должен сейчас быть совсем не здесь, и что хочет спать, но его не слушают. И тогда приходит всепоглощающая ярость, она затмевает все вокруг, не дает ему уснуть и не позволяет ему думать. Никита жаждет крови, как никогда, ему даже без разницы, чьей крови.
Но в этот миг в обезумевшую от вынужденного бодрствования голову приходят воспоминания о том, что его предали. Его предал его же народ, отправил его на смерть, а после и умереть спокойно не дал. Это его сородичи виноваты в том, что он сейчас не может спать. Он, Никита, все делал для них, отказался от любимой, не оставил даже продолжения своего рода, проливал за них свою кровь и, в конце концов, погиб за них же. И ярость достигает своего пика, выплескиваясь наружу, словно лава из пробудившегося вулкана. Он не может остановиться, не может сдержаться, да и не хочет.
И вот уже он рушит красивый город, вытесанный прямо в белой скале, похожей на мрамор, жители гибнут от его рук, не в силах защититься, им нечего ему противопоставить. И горы трясутся, и деревья умирают, и даже светила перестают быть живыми, уже не источая того света, какой был раньше. Среди всего этого Никита ищет младенца, у него на теле должна быть руна, за правым ухом. У новорожденного мальчика светлая кожа и зеленые глаза, он должен убить этого ребенка, и он хочет убить его. Только младенца нигде нет, и Никита злиться все сильнее, потому, что не может найти его.
Последний, когоон убил в тот день, был его внук. Он узнал его, когда вырвал сердце из его груди, даже имя вспомнил — Роир. Он вспомнил, что у него была семья, было продолжение, и он убил их всех. И Роир улыбался в посмертье, будто знал то, чего не знал Никита.
Никита оказался в другом мире, населенном демонами и магами, которые воевали между собой. Но самое неприятное заключалось в том, что он не помнил ничего, кроме своей расы и имени. Он больше не умел чувствовать ни гнева, ни радости, ничего, что чувствуют все живые существа, даже боль воспринималась глухой, как некоторое физическое неудобство, хотя должна была быть яркой. И кто-то бубнил слова подчинения.
