— И вы ради этого?.. — ахнул Сидор.
— Да. Хотя я понимаю, что перед ликом вечности все, содеянное мною, — такая малость! Но, может быть, хоть эта малость зачтется мне на небесах как воистину доброе дело.
«Религиозный бред однозначно».
— Как же вы собираетесь жить дальше?
— С надеждой и верой, — ответил убийца. — И еще я стану проповедовать такой образ жизни среди всех моих знакомых. Пусть они тоже встанут на борьбу с этим проклятием человечества, с этим злом, с этой нечистью!
— Вы хотите объявить войну?
— Да, и это будет священная война!
Сидор мучительно вспоминал имя убийцы. В новостях его называли. Ах ты, вот незадача! Крутится на языке что-то фырчащее…
Вспомнил!
— Федор, послушайте… — начал Акашкин, но парень посмотрел на него непонимающе:
— Я вовсе не Федор. Меня зовут Алексей. Алексей Комаров.
— Как Алексей? А, вы скрываетесь, не хотите называть своего подлинного имени! Понимаю…
— Почему не хочу? Мне скрывать нечего, — развел руками странный юноша Алексей Комаров. — Я подумал, что раз вы хотите написать обо мне книгу, то, наверное, взяли все сведения из моей биографии в клинике доктора Мудрика.
— Клиника? Биография? Ничего не понимаю… Я журналист Сидор Акашкин, вот мое удостоверение. Я видел вас по телевизору…
— Я так и подумал! — сообщил Алексей Комаров. — Передача «Начни жизнь заново». Да, у меня там брали интервью.
— Нет, не передача… Криминальная хроника… Вы кто такой?
Грубо, до неприличия грубо со стороны Сидора Акашкина было вот так в лоб задавать вопрос молодому человеку. Но тот нимало не обиделся, улыбнулся:
— Как же? Меня на телевидении уже три раза в передачах показывали. Я — бывший наркоман, прошел полный курс лечения от героиновой зависимости в клинике доктора Мудрика. По новому психокоррекционному методу. Полностью вылечился. Возродился к новой жизни, а ведь пять лет на игле сидел, страшно вспомнить! Но я прикончил этого героинового демона.
— Значит, вы не маньяк-убийца?
— Нет.
— Вот черт!
Физиономия Сидора Акашкина выражала такое неподдельное разочарование, что юноша грустно спросил:
— Значит, вы не будете писать обо мне книгу? В ответ Сидор сунул ему свою визитную карточку:
— Позвони мне как-нибудь. Может, получится сентиментальный роман. Пока!
И ускакал в снежный туман, оставив молодого человека удивляться и пожимать плечами. Журналист шел, пыхтел и бормотал злобно:
— Что за город! Ни одной колоритной фигуры! Роман про него пиши! Акашкин про кого попало не пишет! Акашкину нужна фактура!
Ах, если бы расстроенный журналист знал, что столь разыскиваемая им фактура обретается вовсе недалеко! Ах, если бы ему посчастливилось стать свидетелем грядущей драмы человеческой судьбы!
Тогда мир точно узнал бы о новом литературном гении, о великом писателе Сидоре Акашкине!..
Но — увы. Вы, достопочтенный читатель, не найдете нигде упоминания о писателе по имени Сидор Акашкин. И это означает только то, что судьба на самом деле порядочная мерзавка.
Сидор Акашкин завершил этот день тем, что вернулся в бар, допил свое пиво (его никто не тронул, хоть тут повезло) и решил, что пора из Щедрого уезжать в Москву или Питер. А здесь, в провинции, такому таланту просто нет применения. С этими грустными мыслями журналист, приятно пошатываясь, возвращался из бара. Прошел мимо недостроенного высотного здания медсанчасти номер шесть, тормознул попутку, доехал домой и завалился спать. И о том, что он опять все-все проворонил, узнал только поздним утром следующего дня — из сводки новостей.
…Медсанчасть номер шесть затеяли строить еще при прежнем мэре, Торчкове. Выдумали, что должно быть в ней тринадцать этажей, в честь столь любимого оккультистами числа. Лечение же в медсанчасти предполагалось самое нетрадиционное — всех городских экстрасенсов, ясновидящих, народных целителей собирались согнать под эти приветливые своды. Чтоб народ, так сказать, ощутил в полной мере целительную силу магии. Но идея зачахла, поскольку никакая магия не могла залатать дыр городского бюджета. Здание построили, и на том затормозили. Так что тринадцатиэтажная громадина возвышалась на пустыре, зияла пустыми окнами и лестничными пролетами, выл в ней ветер, иногда забредали люди и собаки…
Сейчас на крыше медсанчасти стоял человек. Его лицо было поднято к небу, плечи и волосы густо усыпаны снегом, — видимо, он стоял здесь долго. Человек говорил, и в голосе его слышался упрек.
— Почему Ты оставил меня? — спрашивал человек. — Разве я исполнял не Твою волю? Разве не за этим Ты подарил мне силу, веру и знание? Я должен был открыть им глаза. Я хотел быть их полководцем в борьбе с Тьмой. Но они — трусливое стадо, которому все равно, за каким пастухом идти. И еще эта девушка… Зачем Ты сделал ее оборотнем? Она бы могла стать моей подругой, она бы разделила мою веру и мои труды… Впрочем, теперь все равно. Я не знаю, за что Ты наказал меня, но Ты наказал. Сердце мое горело благодатью и любовью, когда я убивал людей, потому что я убивал во имя Твое. И я спасал их души, убивая. Я знал, что за этими убийствами последует святая битва, которая не прекратится до тех пор, пока Ты сам не сойдешь с небес. Что я сделал не так? За что Ты снова отравляешь мою душу скукой, скукой, которую нельзя победить ничем, кроме собственной смерти! А может быть, Тебе вообще нет до меня никакого дела? Может, я все сам себе выдумал? Но как же знамения? Как же исполнение моих просьб, даже самых простых?.. Вот этот снег… я просил Тебя, чтоб пошел снег, и стал снег. Что мне делать, скажи! Что мне делать?!
— Раскаяться, — услышал он голос за своей спиной.
Человек обернулся. Медленно — он не хотел, чтоб упал снег, украшавший его плечи подобно эполетам. Посмотрел на девушку, что шла к нему, осторожно ступая по обледеневшей крыше.
— Федя, опомнись, — тихо сказала Зоя. — Ты… То, что ты сделал, — безумие.
— Я делал это во имя Бога, — ответил Федор Снытников.
— Да. Только этим богом был ты. Ты сам для себя бог. Ты возомнил себя судьей и мерилом всего. Но для этого мира ты просто человек. Не лучше и не хуже остальных… Если ты и был альфой и омегой, то только в твоем собственном алфавите.
— Знаешь, Зоя, — сказал Федор. — Вот чего я никогда не хотел, так это быть просто человеком.
— Мне этого не понять.
— Куда уж тебе понять это, корова. Оборотень-корова. Я был восхищен, когда увидел это. Родители — волки, а ты — корова. Великолепно. Но ту девчонку ты спасла, можешь гордиться. И еще. Жаль, что я тебя тогда не прикончил.
— Отчего же не прикончил? Пожалел?
— Не люблю говядины. Я вегетарианец.
— Федор, зачем ты так?! Зачем тебе столько злобы?
— Что ж, хоть моя злоба останется, когда не станет меня. Прощай.
Федор шагнул к краю крыши.
— Федя, нет! — воскликнула Зоя. — Пожалуйста, только не это! Пока ты жив, у тебя есть шанс! У тебя есть возможность покаяться и вернуться к миру и людям!
— А ты думаешь, мне это нужно? — спросил Федор и сделал шаг в пустоту…
Зоя вышла из дверей медсанчасти, вытирая распухшие от слез глаза. К тому же на крыше ветер был куда сильнее, и теперь щеки жгло, как будто их секли.
У входа Зою ожидал диковинный зверь — с длинным гибким чешуйчатым туловом, кожистыми крыльями и клыкастой мордой. Одной лапой (с покрытыми серебряным лаком когтями) дракон прижимал к земле бесчувственное тело Федора Снытникова.
— Спасибо, Чжуань-сюй, — сказала Зоя дракону. — Если бы не твои способности, мы бы никогда не обнаружили его. Он здорово это продумал — прятаться на крыше. А следы заметало снегом… Он жив?
Дракон кивнул. Оглянулся. Из метели вынырнула милицейская машина, притормозила у здания, выпустила из своего чрева майора Бузова.
— Что тут у нас? — спросил майор Зою, с некоторой опаской глядя на дракона.
— Федор Снытников пытался покончить с собой. Но господин Чжуань-сюй его поймал.
— Кто поймал?
— Дракон. Это тот самый владелец чайной лавки.
