Но для толпы дело не начиналось и не кончалось превращением в волков какой-то свадьбы и смертью никому не известной девушки. Речь шла о Дивии, о внуке князя Гордеслава, который сам стал бы чуроборским князем, если бы не родился оборотнем. Про свадьбу и девушку не все и помнили, но все знали: этот божий суд решит участь Дивия. Боги решат, имеет ли он право жить среди людей или достоин смерти.
Сначала верховный волхв из Велеши, Провид, воззвал к Перуну, хранителю небесной справедливости и вершителю небесного суда, а потом одним умелым ударом древнего жертвенного ножа убил быка. Волхвы уложили тушу на широкий плоский камень-жертвенник.
По толпе пробежал возбужденный гул: привели самих противников.
Первым на площадку святилища ступил Светел. В белой рубахе, в синем кожухе на белом горностаевом меху, в красных сапогах с золотым шитьем, светловолосый, высокий и статный, он казался живым воплощением доблести и правды. Каждый, кто следил за ним, желал ему победы и верил, что боги оправдают дело, ради которого он вышел на битву. У женщин замирало сердце при мысли о том, что сейчас этот красавец встанет лицом к лицу со злобным оборотнем, желающим его погубить.
Светел бестрепетно прошел через очищающий можжевеловый дым между двух костров, зачерпнул небольшой серебряной чашей крови жертвенного быка и вылил ее в священное пламя перед ликами богов. «О Праведный Перун, Отец Небесной Правды, помоги мне! — беззвучно шептал он. — Дай мне победу над оборотнем!» Он верил, что боги оправдают его в этом поединке, что правда за ним. Разве не достойное дело — избавить мир от злобного порождения подземелий? Разве не Дивий двадцать лет отравляет жизнь Неизмиру, разве не он желает гибели князю? Разве не он стоит между ним, Светелом, и чуроборским столом? Про жалобщиков с Белезени Светел почти не помнил, вернее, старался забыть. Стоило ему вспомнить о них, как в мыслях его тут же вставал образ Горлинки. Все-таки он причинил зло хозяевам Оборотневой Смерти — пусть невольно, но лишил их невестки. Но он ли виноват, что она простудилась в лесу? Он сам был с нею там и остался здоров. Судьба! Но, как ни убеждал и ни успокаивал себя Светел, мысль о Горлинке смущала и тревожила его. И он загонял ее подальше — со смущенной душой нельзя выходить на божий суд. Потому он и отдан на волю богов — победит тот, кто знает свою правоту.
— Благословите мое оружие, Праведный Перун, и ты, Отец Небесного Огня! — громко сказал Светел и по очереди склонил клинок Оборотневой Смерти к подножиям идолов Перуна и Сварога. Это уже назначалось не богам, а тем сотням ушей и глаз, наблюдавшим сейчас за ним. — И пусть исход поединка вершит ваша воля!
Он отошел, давая место своему противнику. Огнеяр смотрелся рядом с ним как темный вечер после светлого дня. Он даже для такого случая не изменил своей волчьей накидке, обтертой о сучья сотни лесов и опаленной искрами сотни костров, и башмакам из простой коричневой кожи. Серебро блестело на его поясе и на запястьях, он двигался ловко и бесшумно, всем видом оправдывая свое прозвище — Серебряный Волк.
Площадь встретила его молчанием, словно была пуста, но слух Огнеяра улавливал взволнованное дыхание сотен и сотен людей. Все желали победы Светелу, но при виде Огнеяра усомнились: весь его облик говорил о силе и непримиримости. Затаив дыхание, все ждали, как он пройдет очищение, как принесет жертвы, что скажет богам. Всем казалось, что светлые боги должны отвергнуть сына Подземной Тьмы прямо сейчас, не позволить ему поднять оружие. Как посмеет он предстать перед их ликами?
Огнеяр был спокоен не только снаружи, но и внутри. Именно то, чего он вчера вечером испугался — его уязвимость, — теперь подбадривала его. Сейчас он был таким, как все люди, Светел так же мог убить его, как и он — Светела, совесть его была чиста. И он верил, со всей страстью своей огненной души верил, что светлые боги не отвергнут его и не лишат своей справедливости.
Не морщась и не кашляя от пахучего можжевелового дыма, он прошел меж священными кострами, и по торгу прокатился гул. Огнеяр склонился к луже крови, натекшей возле камня-жертвенника из туши быка, прямо ладонями зачерпнул еще теплой густой крови, руками внес ее в огонь и неспешно разжал ладони. Густые темные струи медленно стекали в пламя с его пальцев. Лицо его оставалось спокойным, и народ на площади гудел все громче, потрясенный и смятенный, не зная, что об этом подумать.
Огнеяр подошел к полукружью идолов, держа топор в опущенной руке, и медленно двинулся вдоль ряда, вглядываясь в строгие деревянные лики. Лучше всех на площади он знал, что сами боги — не здесь, но здесь были их глаза и уши.
— Великая Мать! — негромко говорил он, остановившись ненадолго перед крайним идолом Макоши, и велешинские волхвы напряженно прислушивались, стараясь уловить слова оборотня. При всей их мудрости он был ближе к богам, чем они. — Ты позволила мне появиться на свет, дала моей матери выносить меня и родить, как всякая женщина рождает свое дитя. По рождению я равен всему людскому роду. Разве я сам выбрал себе отца и волчью шкуру? Ты, Хозяйка Судьбы, дала мне его. И если от рождения во мне было зло, ты знаешь — я не хотел его умножать.
Мать Всего Сущего промолчала, только чуть слышно вздохнула. Огнеяр шагнул дальше.
— И ты, Праведный Перун, не отворачивайся от меня, — заговорил он, остановившись перед другим идолом. — Раньше ты не отвергал меня и не раз дарил мне победы в битвах. А сегодня я даже не прошу победы — ты сам отдашь ее достойному.
Возле самого большого идола Огнеяр остановился и замер, глядя в строгий бородатый лик. Он не знал, что сказать Отцу Богов. Ему показалось, что теплые искры пробегают по его рукам — ожил огонь, данный Отцом Небесного Огня. Огнеяр счел это хорошим знаком и шагнул к другому сыну Сварога.
— А перед тобой я виноват, Пресветлый Дажьбог. Я убил волка. — Огнеяр низко склонил черноволосую голову к подножию Отца Света, и никто на торгу не понял, почему именно его оборотень почитает больше других. — Я отнял у тебя одного из твоих стад. Но я не верю, что ты позволил ему взять эту девушку, которая родилась человеком и не хотела быть волком.
— Тебя, Светлая Лада, я ни о чем сейчас не прошу. — Огнеяр незаметно улыбнулся, и идол богини, украшенный резьбой в виде березовых ветвей в листве, тайно улыбнулся ему в ответ. — Ты уже дала мне твои дары.
— А ты, Отец мой… — В последний раз Огнеяр остановился перед Велесом. — Ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я сам знаю о себе. И попрошу я тебя об одном. Ты послал меня в мир ради битвы — так не дай мне убить не того, кого надо.
Поклонившись, Огнеяр отошел от идолов к свободному пространству, где его уже ждал Светел. Опустив к ноге топор, Огнеяр сбросил пояс, стянул накидку. Сейчас, когда ему предстоял самый важный, может быть, поединок в его жизни, в нем опять заговорили разом зверь и человек, он хотел бы соединить силу и ловкость зверя с рассудком и умениями человека и сам не понимал, в каком мире находится, в человеческом или в зверином. Как зверю, ему мешала одежда, он хотел бы остаться так, как сотворила его Макошь. Он сжал в ладони рукоять топора и на миг растерялся, не помня, как им пользоваться. В нем ожили порывы зверя, который дерется когтями и зубами. Словно лишний груз с ладьи в бурном море, какая-то сила сбросила с него все мысли воспоминания и чувства, кроме одного — готовности драться и стремления выжить. Прикусив белым клыком нижнюю губу, он смотрел на своего противника — на священную рогатину Оборотневу Смерть. Его смерть.
