Глава 16. Коварный Лаэр строит козни и плетет интриги ради вина и шоколада
Я уже бывал в этом мире на допросе. И если там на меня нацепили блокиратор и подвесили цепями к стене, то здесь усадили в весьма удобное кресло и налили чашечку чая.
О чем это говорит? О двух вещах. Во-первых чай может быть отравлен, что вряд ли. Потому что я его уже выхлебал.
Во-вторых, меня здесь вообще не боятся и имеют на это полное право. К тому же у них тут магистры на каждом углу водятся, а у них арсенал пыточных инструментов побогаче отравленного чая будет.
Я сидел в абсолютно пустой комнате, не считая широкого стола, двух кресел и портрета какого-то чувака на полстены. Какой-то умудренный жизнью старик с яркими голубыми глазами. Весь такой аккуратный, причесанный, в пышной белой мантии с кучей побрякушек.
— Это ректор, да? — спросил я.
— Вопросы здесь задаю я.
— Еще есть шаблонные заготовки для нагнетания атмосферы? Давай сразу вывалишь все, а я сделаю вид, что мне страшно. На том и разойдемся.
В противоположность ректору, а чей еще портрет может тут висеть, допрашивающий выглядел молодо и довольно просто. Черный костюм, галстук-бабочка, максимально серый взгляд.
— Рассказывай, кого успел убить, что натворить, чтобы получить черную мантию.
— Ну ладно, если это ускорит процесс, давай на чистоту. Когда я был ребенком, то устраивал геноциды. Вырезал целые поселения разными способами. Иногда устраивал потоп, иногда просто сравнивал все с землей.
— Так, — глаза допрашивающего разгорались.
— Но мой любимый вариант, это сжигать все дотла. Но не сразу, а по одному жителю.
— Огненное сновидение?
— Круче, — ухмыльнулся я. — Берешь энергию самого солнца, концентрируешь ее в одной точке и смотришь, как обугливается тело.
— Даже ректор на такое не способен.
— А я способен. Ясный день, лупа, два часа времени, и вся колония муравьев испепелена. Я не горжусь этим, ребенком был. Но кто тут не без греха?
— Муравьев? Понятно, все еще шутки шутишь? Ты не понимаешь насколько все серьезно и что с тобой будет?
— Говорил же, давай сразу весь набор шаблонов. Концентрируй, так хоть какой-то толк будет.
Допрашивающий вздохнул, что-то записал в блокноте и откинулся на спинку стула. Кстати, впервые вижу в этом мире блокнот. Обычно все пишут на листах пергамента или в свитках, а тут странный, но все же блокнот в кожаном переплете.
И пишет он карандашом, но вот тут я не уверен. Не видно с моего места.
— Ты знаешь, что означает цвет твоей мантии?
— Что у распределяющего кристалла хороший вкус. А что означает цвет твоего пиджака?
— Это просто костюм.
— Ага, то есть мы наконец перешли к диалогу, — усмехнулся я. — Всего четыре часа понадобилось. Так может и мантия, это просто мантия?
— Не просто, — раздался голос у меня за спиной. — Оставь нас, будь добр.
Когда я сказал, что в комнате нет ничего, кроме мебели и портрета, я имел ввиду и отсутствие дверей. Но это не сон, либо такой, что мой дар не действует в этих стенах.
Поэтому мужик в костюме просто встал и ушел мне за спину, а когда я попытался обернуться, то не смог. Такое ощущение, что мягкое и удобное кресло не позволяли мне пошевелиться.
Напротив стола уселся человек в мантии и посмотрел на меня уставшим взглядом.
— Какая встреча, магистр Ки. Ваши шрамы все так же мужественны, — поприветствовал я.
— Оставь, Лаэр, — отмахнулся тот. — Это не место для светских бесед.
Намек понял. Он тут не для того, чтобы спрашивать про Ская. Значит, нас либо слушают, либо записывают. Ну или что-то аналогичное, с учетом особенностей мира и места.
— Магистры нашли твой сон в калейдоскопе. Попытались найти твой якорь, но его нет. Разобрали твой сон на составляющие, чтобы найти твое прошлое.
— Ого, вы и так умеете? Про якорь сам не знаю. Но если бы спросил кто другой, у меня есть мыслишка где его искать.
— Благодарю за то, что избавил меня от своих похабных шуток. Якоря у тебя нет, а это базовая вещь, которую создает ловец, после того, как начинает ходить в калейдоскоп. И сон у тебя странный. Такое чувство, что он зародился всего год назад, может чуть больше. И при этом он как будто…
— И не мой вовсе, — подсказал я.
— Как будто он твой лишь отчасти. Будто бы он не полноценный. Как будто у тебя не было детства, не было жизни. Я видел ловцов, отрезающих свой сон и создающих себе новый. Но полностью отрезать и уничтожить сон невозможно, всегда остаются отпечатки в калейдоскопе. А у тебя их нет.
— Мне всего годик, — пожал я плечами.
— Глядя на твое поведение, начинаешь верить. Знаешь, кто такие Шики?
Я напрягся. Об этом говорил Стефан. Мой потерянный сон был с меткой Шики, это про татуировку на роже.
— Они чем-то не угодили калейдоскопу. И еще у них тату на лице.
— Метка Гипноса. Она проявляется, только если человек накинет свой сон наяву. Но у особо сильных отпечатывается и на коже без всякого сна. Черный цвет мантии, как у тебя, выдается только Шики.
— Но у меня нет никакой метки.
— Как и у твоего сна.
— И часто у вас в академии такие бывают?
— В академии не часто. Но определительные артефакты вроде мантий студиозов используют повсеместно. Они отличаются по силе и точности. Например, кресло в котором ты сидишь, показывает больше деталей и нюансов.
У меня в груди все похолодело, но я постарался не дергаться и не опускать взгляд.
— Не напрягайся, нам не нужно видеть твой браслет, чтобы знать его цвет.
Я медленно вытащил руку из кармана и уставился на зеленоватый металл, пересеченый дорожками извилистых рун. Посмотрел на магистра Ки и вздохнул.
— Если скажу, что это не мое, вы мне вряд ли поверите?
— Вообще ни на секунду. Но если ты кому скажешь поискать якорь в твоей заднице, то они могут и поверить, так что не рекомендую.
— Понял, никаких шуток про задницу.
— Что бы ты понимал, моя работа в академии заключается в том, чтобы курировать особенных студиозов. И следующие десять лет, судя по всему, будут для меня самыми трудными из-за твоего друга. А я уже не молод.
— Это вы про Хоупа? Зря вы так с его правым рукавом обошлись, он этого не простит.
— Я учту, — продолжил магистр серьезным голосом. — Знаешь, что обозначает лазурный цвет?
— Это все знают, — догадался я по тону вопроса.
— А ты?
— А мне-то откуда? Я же из Лира.
— Конечно, рассказывай. Я за свои века уже навидался ловцов из Лира. Ни один там даже не бывал. Сколько ни спрашивал, никто ничего толком рассказать не смог.
— Первое правило жителя Лира — никому не говорить о Лире.
— Ладно, признаю, из всех ловцов из Лира, ты самый Лиранутый.
— Почту за честь. Папенька будет мною гордиться.
— Лазурный, он как синий у ремесленников. А они в свою очередь — самые распространенные среди ловцов. По сути, ремесленники и есть калейдоскоп. Они основная движущая сила мира снов.
— Это как со сновидениями, — сообразил я. — Чем популярнее, тем сильнее.
— Что-то вроде. Лазурный цвет олицетворяет мир снов. А ловец, что определяется этим цветом, считается сыном бога.
Повисла пауза, пока магистр ожидал моей реакции. Я держался, как мог, а затем начал ржать во всю глотку и смог остановиться лишь спустя несколько минут.
— Что смешного?
— Надеюсь, Гипнос не очень мстительный бог, — а потом я вспомнил рассказ о сожженной деревне возле Золотого Леса и снова рассмеялся. — Вы загнобили мессию, который должен всех спасти? Да он людей ненавидит теперь.
— Потому я и говорил про самые сложные десять лет в моей жизни, — вздохнул магистр Ки. — Мы не знаем, зачем он здесь. Но ничего хорошего это не предвещает.
— Это почему еще? Я не особо шарю, но Гипнос вроде нормальный парень.
— Первый раз лазурный появился больше трех тысяч лет назад, пусть тогда не было определяющих артефактов. Он помог человечеству выжить после катаклизма. Но родился он до него.
